Жанна д’Арк. «Кто любит меня, за мной!»
Шрифт:
Наконец приговор готов, Жанна достаточно здорова, чтобы выстоять на ногах у костра.
– Вставай, ведьма. Пора на костер!
Эти слова Жанна уже привыкла слышать едва ли не ежедневно, а потому не удивилась. Но в тот день все было иначе, ей принесли рубаху, пропитанную серой, сняли кандалы, значит, это не дурацкая шутка охраны. Костер?! Ее на костер?!
Жанну повезли на старое кладбище, по пути мэтр Луазелер все пытался наставлять, что можно еще отречься от своих заблуждений и отмолить грех в церковной тюрьме, куда отправляют избежавших костра. К тому же есть
Жанна вскинула глаза, мэтр едва успел отвести свои, чтобы не выдать истинные мысли. Он говорил все это по поручению епископа Кошона, искренне не понимая, зачем еретичке знать, что ее пытаются освободить. Позже он поймет хитрую игру Кошона, таким образом епископ вселял в Жанну надежду на дальнейшее освобождение и подталкивал к отречению.
Костер сложен умелыми руками, пламя поднимется высоко, из него не спастись. Жанна просто не могла думать ни о чем другом, пока священник произносил проповедь. Иногда его слова заглушались выкриками солдат:
– Сжечь ее!
– На костер ведьму, чего уговаривать!
Вон их сколько, разве они выпустят ее из своих рук, разве простят девчонке свой страх перед ней? Даже если бы Жиль сумел прорваться и сейчас вылетел на коне на кладбище, ее скорей убили бы, чем позволили умчаться с бароном. Может, мэтр и прав, отречение позволит выбраться в церковную тюрьму, а это не подвалы замка, оттуда можно бежать…
Для этого надо сегодня выбраться живой.
И вдруг Жанна осадила сама себя: о чем она думает?! Отречение… побег… Пока думала о деле, о своем предназначении, не боялась ничего и всегда выходила победительницей. Теперь все мысли о спасении, и вот результат!
Но пока она боролась сама с собой, действо шло своим чередом. Произнесены положенные слова с увещеваниями, и епископ развернул бумагу с обвинениями. Жанна поняла, что это могут быть ее последние минуты жизни и их не стоит тратить на пустые размышления. Девушка мысленно обратилась к Богу.
Но голос епископа заставил ее вернуться к происходящему.
О, Кошон – мастер в своем деле! Он читал обвинение медленно, каждым своим словом, каждым звуком зримо приближая последний миг перед тем, как палач поднесет пылающий факел к хворосту под ее ногами. Жанна слышала не столько звуки его вкрадчивого голоса, сколько потрескивание смолянистого факела. Миг… еще миг… еще…
Губы беззвучно зашептали слова молитвы: «Иисусе, помоги выдержать… помоги…» Сознание прорезала мысль: «Я боюсь! Я очень боюсь!» Ее шепот стал более страстным: «Иисусе, помоги мне не бояться!»
Но душевное успокоение не приходило, наоборот, росла паника. Одно дело – понимать, что тебя сожгут, и совсем другое – оказаться наверху сложенного костра под десятками ненавидящих взглядов, слышать крики с призывом расправиться. Она одна против огромного числа врагов, и она бессильна. Нет ни меча, которым можно защищаться, ни знамени, за которым пойдут соратники… Есть только враги и она… а еще костер… Страшно, так страшно, что по спине течет холодный пот, а сердце бьется рывками.
Жанну охватило отчаяние.
А потом ее привяжут цепями к столбу… чтобы не смогла вырваться из адского пламени. Потом факельщик обойдет со своим страшным огнем вокруг, и умело сложенные дрова займутся. Этот огонь будет захватывать все больше и больше хвороста…
«Ты была зла к своим родителям, ты нарушила повеления Бога, приказывающего чтить родителей…» Ну где же Жиль?!
Кошон читал, краем глаза наблюдая за девушкой, и радовался. Коптящий и потрескивающий факел явно произвел на нее нужное впечатление. Девушка побледнела, она уже дышала прерывисто и почти не слушала самого епископа. Внутри у Жанны росла паника.
«Ты произвела соблазн, ты возвела хулу на Бога, ты погрешила в вере и дала своему королю безрассудное и тщеславное обещание…»
Нужно потянуть время… Жиль спасет…
Жанна не отрывала от пламени глаз, а если и смотрела куда-то еще, то только на большую кучу дров, на которой ей предстояло сгореть. Факел нарочно положен на кусок свиной кожи, из-за пламени этого не видно, но запах горелого мяса постепенно расползался вокруг.
Снизу доносились выкрики:
– Сжечь ведьму!
– На костер её!
Костер… пламя, которое должно превратить и ее саму в факел! Сначала огонь побежит по нижним вязанкам хвороста… потом займутся верхние, те, чтобы совсем близко у ее ног…
«…среди твоих слов и поступков есть многое, чего нельзя было бы ни говорить, ни поддерживать…» Нет, она одна, совсем одна…
Сухой хворост будет гореть хорошо, даже если вдруг пойдет дождь, то он не сразу сможет залить пламя…
Огонь дойдет до ее ног, они начнут гореть… Жанна вспомнила, как лопались пузыри на ногах у еретика, его крик боли прорезался даже сквозь страшный гул пламени. А кожа пузырилась и повисала черными лоскутами… Ей показалось, что в воздухе запахло гарью от человеческого тела. Ее тела?!
Еще мгновение, и Кошон произнесет страшные слова: «Церковь отрекается от тебя, Жанна…», передавая ее в руки мирского суда. А тот будет скорым, уже давно все решено, не зря же подготовлен костер и зажжен факел! Ее даже не придушат заранее, что бывало особой милостью, тогда человек не чувствовал мучений. Нет, ненавистную Деву Жанну сожгут заживо, у судей слюнки текут от желания полюбоваться, как огонь охватит девичье тело, как займутся волосы, как от боли и ужаса лопнет все, что может лопнуть… Они ждут, когда же раздастся предсмертный крик боли и ужаса сгорающей плоти…
От мысли о загорающихся волосах они поднялись у девушки дыбом.
– Нет!
Кошон замер, чуть обернувшись к крикнувшей Жанне:
– Ты что-то хотела сказать?
И она сломалась, всего на миг сломалась, кивнула:
– Я… я отрекаюсь…
– От чего? – Голос Кошона, как всегда, вкрадчив и даже ласков. Но он прекрасно понимал, что нельзя давать девушке задуматься, она может и осознать, что говорит и делает, поэтому быстро подсказал: – Ты, Жанна, отрекаешься от своих заблуждений и просишь заступничества Церкви перед Богом?