Жанна де Ламот
Шрифт:
Графиня Анна Петровна со взволнованным видом достала вчетверо сложенную пожелтевшую бумагу, и по тому благоговению, с которым она ее развертывала, было видно, как дорог ей этот документ.
Каково же было удивление Саши Николаича, когда он увидел, что этот документ не что иное, как собственноручное письмо Рогана к кардиналу Аджиери, как раз касавшееся злополучных денег, в присвоении которых обвиняли покойного кардинала. Это письмо совершенно реабилитировало кардинала Аджиери, так как свидетельствовало о том, что де Роган расплатился за ожерелье своими собственными средствами,
Он со слезами радости на глазах спросил, откуда у нее это письмо. Графиня созналась, и тут Николаев узнал, что Савищева — та самая русская графиня, о которой ему рассказывал Тиссонье, то есть его, Саши Николаича, мать.
Минуты радостного свидания были несколько омрачены. Графиня Савищева после долгой разлуки нашла своего сына, но в тот же день потеряла другого. Судьба коварно подшутила над ней. В то время как она ласкала Сашу Николаича, граф Константин Савищев, будучи не в силах перенести свое бедственное положение и позор, бросился с моста в Неву и исчез в ее волнах. Народ сбежался, но на поверхности воды уже не было человека. Так и исчез бедный граф; не нашли даже его трупа.
Саша Николаич нашел свою мать, но окончательно потерял любимую девушку. Андрей Львович Сулима открыл Мане Беспаловой, что он — не тот, кем его называют, а дук дель Асидо, князь Сан-Мартино, что он любит ее и предлагает ей руку свою и сердце. Маня, прельстившись таким блестящим именем, согласилась выйти за него замуж.
Свадьба должна была состояться за границей. Однако Маня уехала туда одна, и тотчас же после ее отъезда в доме Сулимы произошел пожар, дом сгорел дотла, не удалось спасти ничего из обстановки и даже самого владельца дома, который в то время спал. Только после пожара под развалинами дома удалось найти обуглившиеся останки Сулимы…
Глава XIII
Решение
Вот так обстояли дела в тот момент, когда мы застаем Жанну де Ламот в Крыму, над морем, за тяжкими думами о неудачной до сих пор погоне за наследством Саши Николаича. Долго она еще стояла со скрещенными руками на груди и оглядывала простор моря, широко открывавшийся ей с высоты, на которой она находилась.
Это море было так же пустынно, как и окружающие его скалы: ни паруса, ни единой чайки не виднелось на нем…
Жанна стояла лицом к нему, и голубая ширь его так же далеко расстилалась перед нею, как позади нее тянулось бесконечное сухопутное море степей. Нужно было так или иначе миновать это пространство степи, чтобы попасть в то место, где бурлила городская, так манившая Жанну своими прелестями жизнь…
Человек, который владел, как она считала, всем ее состоянием, жил в Петербурге, и ей нужно было отправиться туда, чтобы отнять у него «свою» собственность…
Конечно, добровольно он ее не отдаст, придется побороться с ним, но Жанна слишком привыкла к борьбе, чтобы испугаться такого врага, как какой-то незаконный сын французского аббата. Она его считала своим врагом, потому что сама готова была сделать ему любое, даже самое дикое зло, чтобы заполучить деньги. Но разве с такими людьми и с такими врагами мерилась она силами в своей жизни, она, которая враждовала с самой венценосной Марией Антуанеттой?!
Ей нужны были эти деньги как средство для развертывания настоящей деятельности, на которую она считала себя вполне способной.
Судьба Наполеона не давала ей покоя и соблазняла своим счастьем. Почему ему удавалось все до сих пор, а ей ничего?!
«Потому что, — думала Жанна, глядя в далекий морской простор, — что он смел, а я даром теряю время в нерешительности…»
И она вдруг круто повернулась и пронзительно свистнула. Лошадь, забежавшая довольно далеко, услыхала этот свист и подлетела к Жанне; та вскочила в седло, и быстрой иноходью ее лошадь направилась по знакомым горным тропинкам…
Ее дом был не особенно далеко, но этот переезд показался Жанне необыкновенно долгим… Где только было возможно, Жанна пускала лошадь во весь опор и осадила ее, всю взмыленную, только у самого крыльца.
Жанна спрыгнула, бросила поводья, и поспешно прошла через анфиладу комнат на балкон, где княгиня разбирала груду цветов, составляя из них букет в стоявшую перед нею вазу.
— Что это ты пропадала так долго? — встретила она Жанну, бегло и отчетливо выговаривая французские слова. — И что с тобой? — сейчас же спросила она, мельком взглянув на Жанну.
Та остановилась, оперлась резким, решительным, чисто мужским движением о стол и, в упор посмотрев на княгиню, произнесла с расстановкой:
— Я не могу больше так жить здесь. Я просто должна отправиться в Петербург.
Княгиня развела руки, уронив и рассыпав цветы.
— Как в Петербург?! — переспросила она. — Разве тебе здесь не хорошо?
— Дело не в том, что мне здесь хорошо или дурно; но для меня настало время действовать. Я должна прекратить свое сидение здесь сложа руки…
— Жанна, Жанна! — со вздохом покачала головой княгиня.
— Мне нужно ехать! — настойчиво произнесла Жанна.
— Но постой же, погоди! Надо же обсудить возможность этого! Одну я тебя не могу отпустить в такое путешествие…
— Я могу ехать и одна.
— Нет уж, во всяком случае мы туда отправимся вместе. Об этом и говорить нечего. . Но надо же собраться. . Как же ты хочешь все вот так вдруг… Надо решить хотя бы денежный вопрос…
— Пустяки!.. Трать последнее, что есть у тебя… Там, в Петербурге, я отдам тебе… отдам… там мы получим такие деньги, что хватит нам и оплатить переезд туда, да и чтобы ехать дальше, в Париж или Лондон, как мы только захотим…
Княгиня смотрела на Жанну с каким-то даже испугом.
— Ты думаешь, я сошла с ума? — продолжала та. Будь покойна, никогда мои умственные способности не были в таком порядке, как сейчас. Слушай, я решила во что бы то ни стало получить мои деньги сама… Напрасно я надеялась на членов общества «Восстановления прав обездоленных», они ничего не сделали. Мои деньги перешли к одному русскому, незаконному сыну аббата Жоржеля и русской графини. Мне нужно найти его в Петербурге и, чего бы это мне ни стоило, вырвать у него эти мои деньги. Я так решила!..