Жанна де Ламот
Шрифт:
Кто, собственно, был этот Максим Геннадьевич Орлецкий, никто хорошенько не знал. Не знали также, почему продается с аукциона его имущество — за долги или по какому другому случаю.
В «Петербургских ведомостях» было помещено об этом аукционе объявление, и по этому объявлению в дом на Моховую съехались и сошлись разного звания люди.
Начало аукциона было назначено на два часа, и Люсли, по-видимому, сильно интересовался продажей, потому что торопился попасть к этому времени. Войдя в дом, он не стал осматривать продававшиеся
Последний начался минут на сорок позднее назначенного часа, и было объявлено, что сегодня будут продаваться книги из библиотеки, причем первыми пойдут дорогие, старинные.
Эти книги, несмотря на то, что они были «дорогие и старинные», были оценены в два и в три рубля. Они так и пошли за эту цену, потому что никто из присутствующих почти ничего не добавлял, и аукционист то и дело постукивал в третий раз молоточком и обращался к тому, кто накидывал пятачок, или, в лучшем случае, двугривенный против оценки, со словами:
— За вами!
Дошла очередь до старого латинского молитвенника, обтянутого кожей, с медными застежками.
— Латинский молитвенник! — провозгласил аукционист. — Оценка — полтора рубля… Кто больше?
— Пять копеек, — сказал Люсли.
— Рубль пятьдесят пять, — протяжно, нараспев, привычным тоном произнес аукционист. — Кто больше?
— Рубль… — вдруг послышался голос из угла, противоположного тому, где сидел Люсли.
Голос был довольно хриплый и неприятный.
Люсли, приподнявшись со своего места, постарался рассмотреть своего конкурента, посмевшего сразу на рубль повысить цену на молитвенник.
Это был человек в довольно потертом гороховом костюме, в мятой, далеко не первой свежести рубашке, с торчащими во все стороны взъерошенными усами. Эти усы служили как бы главным отличительным типом его существа. Он сидел, слегка склонив голову, и, зажмурив правый глаз, левым издали глядел на лежавший на столе аукциониста молитвенник так, будто бы целился в него.
— Два рубля пятьдесят пять копеек… Кто больше? — выкрикнул аукционист.
— Пять копеек! — поспешно добавил Люсли.
— Рубль! — сейчас же прозвучал хриплый голос конкурента.
Люсли не отстал; он сейчас же набавил пятачок, и тут же со стороны его конкурента раздалось, как эхо, «рубль!».
Так они стали перекликаться, и аукционист едва успевал подхватывать и выкрикивать набавленную цену.
Цена уже была набита до ста трех рублей тридцати пяти копеек, но Люсли все прибавлял по пятачку, а его конкурент — по рублю.
Наконец, тот, словно размахнувшись, вдруг стал прибавлять по двадцать пять, а Люсли хватил сто рублей сразу.
— Двести тридцать два рубля пятьдесят пять копеек! — провозгласил аукционист.
— Двадцать пять рублей! — спокойно прибавил хриплый голос усатого человека.
Люсли начал горячиться
Среди присутствовавших начался удивленный шепот, почему это вдруг латинский молитвенник так непомерно растет в цене. Большинство никак не могло предположить, чтобы книга могла оцениваться сотнями рублей и чтобы могли найтись люди, способные заплатить за книгу такие деньги.
Не менее других был удивлен и сам аукционист. Много вещей приходилось ему продавать на своем веку, но во всей своей практике он не помнил случая, чтобы цена на книгу росла так, как теперь.
Цена уже перевалила за тысячу, а конкуренты все набавляли, и ни один не желал отступать.
Первым все же стал выказывать беспокойство Люсли. Он достал кошелек, перебрал все находившиеся там золотые, достал бумажник и пересчитал находящиеся там деньги.
Всего у него было тысяча восемьсот восемь рублей — цифра особенно оставшаяся у него в памяти, потому что она случайно совпадала с цифрой года, в котором все это происходило, и он шел до этой цифры. Но вот его конкурент дал тысячу восемьсот двадцать пять рублей, и Люсли вынужден был отстать.
Он был бледным как полотно и сильно взволнован, когда аукционист, ударив молотком по столу, громогласно заявил:
— Тысяча восемьсот двадцать пять третий раз!.. — и затем, обращаясь к усатому человеку, добавил: — За вами!..
Люсли сжал кулаки, стиснул зубы и, топнув ногой, в досаде пошел к двери, показывая этим, что только и интересовался на аукционе латинским молитвенником и не желает больше оставаться, так как не хочет покупать больше ничего.
Он выскочил на крыльцо в таком виде, как будто готов был упасть в обморок — настолько поражен он был своей неудачей.
На свежем воздухе Люсли вздохнул немного свободнее и остановился, вбирая в себя этот воздух и вместе с тем как бы обдумывая, что ему теперь делать.
Пока он так стоял на крыльце, появился и его более счастливый конкурент, который тоже приходил, видно, на аукцион за молитвенником и, приобретя его, вполне удовлетворился и теперь уходил домой.
— Скажите, пожалуйста, — обратился к нему Люсли. — Почему вы так набавляли цену на молитвенник?..
Усатый человек поглядел на него прищурясь и принял такой гордый вид, который совершенно не соответствовал ни потертому гороховому костюму, ни его взъерошенным усам.
Люсли увидел, что с этим человеком нельзя было обращаться бесцеремонно, и потому поспешил назвать себя и спросил, в свою очередь, с кем имеет честь.
Тогда его конкурент галантно расшаркался (на ногах его вместо сапог было нечто вроде спальных туфель) и, сняв картуз, проговорил:
— Я наречен при крещении Орестом, а фамилия моя Беспалов!.. Чем могу служить вам?
— Мне хочется узнать, почему вы так набавляли цену на молитвенник?
Орест Беспалов поставил усы ежом, задумался и пожевал губами, а потом спросил: