Жар-птица
Шрифт:
Князь.
Это была бочка с раствором, приземлившаяся поверх груды битого кирпича, и зацементировавшая унылую могилку злосчастного трубадура на веки вечные.
Сергий ему ничего не говорил, а Юджин — ничего не передавал, но и без этого минисингер знал, что пропажи медальона ему не пережить.
Чертов Мкаи! Он споил меня! Он, и эти его вонючие солдафоны со шлюхами! Будь они все лишены покаяния, будь они низвергнуты в самые бездонные глубины геены огненной, чтоб сгнили они заживо, чтоб крысы выели им селезенку, чтоб им марабу глаза выклевали, чтоб в мозгах у них поселились змеи, скорпионы
— Чтоб им князя Сергия встретить на своем пути! — вырвалось из измученной души менестреля и тогда, наконец, удовлетворенный, он обреченно замолк.
Теперь можно было и подумать.
Куда девался медальон? Ведь если он его передал бедному принцу, он должен это помнить! Хоть смутно, но помнить! Или нет?.. Какие волшебные слова сказать, чтобы его вымоченная в красном полусладком память заработала?! Как там, в сказке — дум-дум, откройся?
Не помогало. После седьмой кружки, пятой песни, второй игры и четвертой девчонки — провал.
Бедный принц Джон.
Что я скажу князю?
Бедный я…
Стоп. Что скажу? Скажу, что все сделал, как надо. Что передал. Что рассказал. Что он все понял и принял.
А там видно будет.
Бедный, бедный принц Джон. Доверчивый, простодушный, бескорыстный, добрый принц Джон… Никакого худа, кроме добра, от него я не видел. Открытый романтик, которого рок связал с подлым прохиндеем… Я князя Сергия имею ввиду. Гм. Так, о чем это я? Ах, да. За что этому светлому юноше выпали такие испытания?.. Как все обернется, когда обнаружится, что никакого медальона у него нет, и что он слыхом ни о чем таком не слыхивал?.. Шарлемань с Сержио живым разрежут его на куски… Если ему повезет. Не любят они таких шуток. А если я во всем признаюсь, то живым на куски разрежут меня. Найдутся моральные уроды. А хороших менестрелей в наше время гораздо меньше, чем плохих рыцарей. Так что, я думаю, тут выбор ясен. Извини, Джон. Мне искренне жаль. Я сделал все, что мог. Значит, судьба твоя такая. Или судьбец. Что скорее. А ведь неплохо было задумано. Как я о нем, горемычном, буду скорбеть… Я даже напишу о нем балладу.
И да простит меня, грешного, Памфамир-Памфалон.
Публика на улице Слесарей стала собираться еще с семи часов: заядлые театралы, которые считали себя самыми хитрыми, рассчитывали, придя пораньше, занять места поближе к сцене, а так как за последнюю пару недель заядлыми театралами сделались все уважающие себя мюхенвальдцы, от мусорщиков до судей, от конюхов до художников и от кузнецов до стражников, а хитрецами вондерландская земля была исстари богата и, иссякни все запасы и товары страны, могла бы с успехом экспортировать их, то к половине восьмого к «Молнии» уже было невозможно подобраться, а народ все прибывал и прибывал.
И тогда папа Карло принял решение, пока есть еще время, перенести сцену на соседний пустырь. Чем больше народу увидит их «мелодраматический боевик» (откуда ведь только этот Гарри таких слов понабрался? Боевик — понятно, это потому, что там будет изображаться бой. Драма — тоже понятно. Но «мелодраматический»… При чем тут мел?…), тем лучше.
Сказано — сделано. И к девяти часам их зрительный зал, как и задумывалось,
И с последним ударом часов на храмовой башне представление началось.
Сквозь щелочку в занавесе старик Гарджуло не отрываясь следил за реакцией публики. Интерес, догадка, узнавание, шок, негодование, ярость — все эмоции сменяли друг друга с многообещающей быстротой, и когда, спустя два часа, спектакль подошел к концу, совместный возмущенный разум уже кипел, и вместо обычных «браво» и «бис» из толпы полетело:
— Смерть предателю!
— Все на площадь!
— Казни не будет!
— А почему актеры так смешно пришепетывали?
— Изменника Томаса — на казнь!!!
— На казнь!!!
— Все на казнь!!!
— Где Гарри?
— Не знаю… Не возвращался.
— А, может, его уже того…
— Кого?
— Ну, этого…
— Юджин бы знал…
— Инфанта — на престол!
— Дурить нас вздумали!
— Мы им покажем!!!
Неподалеку совершенно случайно застряла в трехсантиметровой грязи повозка с оружием, каковое наиболее горячие головы, не задумываясь, и реквизировали.
Идея Мура имела успех.
Толпа, подобно мутному потоку с гор, неслась вперед, вбирая в себя все и всех на своем пути — так очень скоро помимо своей воли к ней присоединились отряд городской стражи, фургон и лошадь пекаря, сам пекарь, тачка и лестница каменщика (сам каменщик так и остался метаться на втором этаже недостроенного дома), дрессированный слон из королевского зверинца (у остальных животных и смотрителей хватило сообразительности залезть на близстоящие деревья. Те, которые еще не присоединились.), памятник Шарлеманю Первому, шесть лотков с овощами и торговцами и свадебный поезд, и уже невозможно было ее остановить, а только нестись вместе с ней, и кричать:
— Руки прочь от инфанта!!!
— Предателей — к ответу!!!
— Отодвиньте слона!!!
— Шарлеманя — на престол!!!
— Он же памятник!..
— Настоящего!
— Горько!.. Горько!..
— Гарри не видели?
Служба в храме Просветления закончилась, и его величество с его же высочеством в сопровождении кардинала Мадженты, приятно улыбаясь и изредка помахивая руками в оранжевых перчатках собравшимся вокруг верноподданным, по белой ковровой дорожке, окруженной королевскими гвардейцами, прошествовали через всю площадь к воздвигнутому за ночь огромному помосту, вокруг которого уже собиралась своя публика, свои завсегдатаи и любители, хоть и не такие многочисленные, как на представления труппы «Молнии».
С двенадцатым ударом часов на храмовой башне ворота дворца распахнулись и, как в параде-алле, перед зеваками прошли все участники предстоящего действа — отряд дворцовой стражи, десять герольдов, два глашатая, шесть палачей и одноконная повозка — черный ящик без окон, в которой традиционно перевозили к месту казни государственных преступников.
Король удобно расположился на походном троне, поглаживая нервными пальцами золотой скипетр, на вершине которого горел, переливался всеми лучами солнца и слепил глаза огромный красный камень — сокровище династии Шарлеманей — Камень Власти.