Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок»
Шрифт:
Мама глянула на нас и шепнула: «Теперь, дети, у вашей сестры появился предмет обожания, и избави вас Бог поднять её на смех! Ясно?»
Мы обещали не смеяться. И тут Иджи подошла к столу… Лицо она отмыла до блеска, а волосы смазала каким-то старым жиром, который отыскала наверху в ящичке с лекарствами. Мы все старались не подавать виду, но уверяю вас, это было то ещё зрелище! Когда Руфь спросила, не положить ли ей ещё фасоли, Иджи так покраснела, что уши у неё стали похожи на два спелых помидора… Пэтси Рут первая не выдержала и хихикнула, —
Все это, конечно, было ужасно, но что поделаешь, у нас часто такое случалось. Мама сказала:
«Можете выйти из-за стола, дети». И мы помчались в маленькую гостиную и стали хохотать как ненормальные, попадали на пол и чуть не померли со смеху. Пэтси Рут даже описалась. Но смешнее всего было то, что Иджи настолько ошалела от Руфи, что так и не поняла, над чем мы смеялись. Проходя мимо нас, она заглянула в комнату и строго сказала:
— Очень мило вы себя ведете, у нас вообще-то гость, как-никак.
После чего мы, разумеется, начали корчиться от нового приступа смеха.
Иджи довольно быстро превратилась в ручного зверька. Руфь, наверно, чувствовала себя одинокой в то лето, а Иджи умела её рассмешить. Нет, не то слово, она просто из кожи лезла, чтобы как-нибудь развлечь гостью. Мама говорила, что в то время она могла заставить Иджи сделать все что угодно, — достаточно было, чтобы её просьбу передала Руфь. Мама говорила, что Иджи со скалы спрыгнет, если об этом попросит Руфь. Так оно и было! Впервые со смерти Бадди Иджи появилась в церкви.
Она ходила за Руфью как хвостик. И чувство это было взаимным. Они были просто созданы друг для друга, могли сидеть рядышком на крыльце и хихикать всю ночь напролет. Даже Сипси над ней подшучивала. Стоило Иджи оказаться рядом, как Сипси будто про себя бормотала: «Бедняжку Иджи укусил любовный клопик».
Замечательно прошло лето. Руфь, которую дома, наверное, заставляли ходить по струнке, совершенно не умела веселиться. Но вскоре она уже подпевала вместе со всеми, стоило Эсси Ру усесться за пианино.
Мы все были счастливы, но однажды мама сказала мне, что с ужасом думает о том дне, когда закончится лето, и Руфи придется возвращаться домой.
18 июля 1924 г.
Руфь жила в Полустанке уже около двух месяцев. В ту субботу в окно её спальни кто-то постучал в шесть утра. Руфь открыла глаза. На ветке иранской мелии сидела Иджи и знаками умоляла открыть окно. Руфь, полусонная, поднялась с постели.
— Ты чего так рано?
— Ты же обещала пойти со мной на
— Я помню, но почему в такую рань? Суббота же.
— Ну пожалуйста. Ты ведь обещала. Если ты сию минуту не выйдешь, я спрыгну и разобьюсь. Что тогда будешь делать?
Руфь засмеялась.
— Ладно, а как же Пэтси Рут, Милдред и Эсси Ру? Они разве не пойдут с нами?
— Нет.
— А тебе не приходило в голову, что их тоже надо пригласить?
— Нет. Ну пожалуйста, я хочу, чтобы только ты и я. Прошу тебя! Я тебе кое-что покажу.
— Иджи, я боюсь, они обидятся.
— Ой, да не обидятся. Они все равно не собирались никуда идти. Я уже спрашивала, и они сказали, что хотят остаться дома, к ним собираются в гости их дурацкие приятели.
— Ты уверена?
— Уверена, уверена, — соврала Иджи.
— А Нинни и Джулиан?
— Сказали, что сегодня будут заняты. Ну давай же, Руфь! Сипси уже приготовила нам с собой еду — на двоих, тебе и мне. Если не пойдешь, я спрыгну, и ты будешь виновата в моей смерти. Я буду лежать в могилке мертвее некуда, а ты пожалеешь, что не пошла на какой-то несчастный пикник.
— Ну хорошо, дай хоть оденусь.
— Можешь все не надевать, только выходи скорее. Я жду в машине.
— А мы разве на машине поедем?
— Конечно. Почему бы и нет?
— Ну ладно.
Иджи не стала говорить, что в пять утра прокралась в комнату Джулиана и стянула у него из кармана штанов ключи от машины. Вот почему надо было поскорее убраться из дома, пока он не проснулся.
Они поехали к местечку, которое Иджи присмотрела давным-давно: неподалеку от озера Дабл-Спрингс, с водопадом и кристально чистым ручьем, на дне которого лежали коричневые и серые камешки, круглые и гладкие, как перепелиные яйца.
Иджи достала из машины одеяло и корзинку с едой. Вид у неё был загадочный. Немного погодя она сказала:
— Руфь, если я тебе кое-что покажу, клянешься не рассказывать об этом ни одной живой душе?
— Что значит «кое-что»?
— Но ты клянешься, что не расскажешь?
— Клянусь. А что ты мне хочешь показать?
— Кое-что.
Иджи достала из корзинки пустой стеклянный кувшин и сказала:
— Пошли.
Они отправились в глубь леса. Наконец Иджи ткнула пальцем в дерево:
— Вот.
— Что — вот?
— Вон тот большой дуб.
— А-а.
Иджи взяла Руфь за руку, отвела на сто футов от дерева и сказала:
— Теперь стой на месте и, что бы ни случилось, не двигайся.
— А ты что собираешься делать?
— Не важно. Главное, смотри на меня, ладно? И тихо. Чтобы никакого шума, ясно?
Иджи, босая, медленно пошла к дубу, на полдороге она обернулась проверить, смотрит ли на неё Руфь. Не доходя футов десяти до дерева, она снова оглянулась и убедилась, что Руфь смотрит. А потом случилось удивительное. Очень медленно, на цыпочках, она подкралась к дубу, издавая при этом нежное гудение, и сунула руку с кувшином в дупло.