Жаркое лето 1762-го
Шрифт:
Тут извозчик замолчал и даже начал придерживать лошадь. Они тогда уже миновали Лифляндское предместье и подъезжали к той канаве, на месте которой теперь Обводный канал. А тогда была просто канава и мосток, а при мостке караул. Иван глянул туда и поморщился. Потому что это же опять были измайловцы! И офицер с ними был, черт его дери, тот самый! Ну, Янка, приехали, очень сердито подумал Иван и даже не стал браться за шпагу. Однажды уже взялся, думал он, и приколол человека. Как его бишь звали? Ефрем?
А дальше думать было некогда,
— Вы что-то хотите мне сказать?
— Нет, — сказал офицер. Еще подумал и добавил: — Проезжайте.
И они проехали. После извозчик понукнул лошадку, и они поехали быстрей. Иван сидел ровно, не оглядывался. Извозчик оглянулся, посмотрел на караульных и сказал:
— А у всех других они пропуск спрашивают. А у вас нет.
Иван ничего не ответил. И тут сзади закричали. Это офицер кричал, чтобы они остановились. Перепились, строго сказал Иван, гони. Извозчик не осмелился перечить и погнал. Офицера уже слышно не было. Но извозчик, это было ясно видно, сильно напугался. Он то и дело оборачивался и смотрел назад, как будто ждал погони. А потом, когда они уже далеко отъехали и караул пропал из виду, извозчик все равно оглядывался, но говорить уже ничего не говорил. А Иван подумал, что надо будет ему за его страх набавить полтину.
Когда проезжали третью версту, Иван нарочно отвернулся в другую сторону, чтобы не видеть тот поворот, который вел к Пристасавицким и где сейчас Базыль. И так они еще долго ехали и ехали, и все это молча, пока не доехали до Красного кабачка, в котором, как говорил Михель, в прошлую ночь делала роздых гвардия. Теперь же там совсем никого не было. Иван и извозчик оба поглядывали на кабачок, но ничего не говорили. И тут вдруг оттуда, из дверей, выбежал совсем еще молодой офицерик, побежал им наперерез, замахал руками и закричал, чтобы они остановились. Но извозчик и не думал останавливаться. Он даже, не оглядываясь, сказал, подделываясь под Ивана:
— Перепились! Гоню, — и еще раз огрел лошадку.
— Э! — строго сказал Иван. — Остановись! Тебе же офицер велит!
Извозчик придержал лошадку, та остановились. Офицерик подбежал к ним и, еще совсем не отдышавшись, сказал:
— Покорнейше прошу извинить меня, господин ротмистр. Но у меня такая незадача получилась! Я очень спешу, а у меня лошадь украли.
— Как это так? — спросил Иван.
— А очень просто! Кто-то за Отечество радеет, а кто-то лошадей крадет. В это же самое время!
Сказав это, офицерик даже засверкал глазами, так ему было обидно. Офицерик был конный гвардеец, подпоручик, еще совсем мальчишка. Иван спросил:
— А вам куда теперь?
— В Петергоф, к главном дворцу, — сказал офицерик. — К полудню, и никак не позже. А вы куда? Туда же? А меня с собой возьмете?
— Возьмем, — сказал Иван. И пододвинулся.
Подпоручик сел с ним рядом, радостно заулыбался и сказал:
— Я Федор Зайцев, сын Евграфа Петровича Зайцева, полковника.
— Иван Заруба, ротмистр, — сказал Иван. — Поехали. И вот теперь гони!
Извозчик погнал.
— Очень рад, что я вас встретил, — сказал Зайцев, продолжая улыбаться. — Мне же никак нельзя опаздывать. Сейчас же такие дела! А вы тоже туда же спешите? И, может, по тому же делу?
— По какому?
— А! — поспешно сказал Зайцев и насторожился. Помолчал еще немного и спросил: — А чего это вы в старом мундире?
На что теперь уже Иван улыбнулся и не без насмешки сказал:
— Нет, это вы, батюшка, в старом, в елизаветинском, а я как раз в новом.
Зайцев совсем нахмурился, даже дернул шеей, и сказал:
— Эко вы шутите! А у нас вчера одного моего товарища примерно за такие же слова отправили под арест.
— Ну так у вас другое дело, — сказал, продолжая улыбаться, Иван. — Вы уже присягнули, а мы еще нет.
— Кто это вы?
— Экспедиционный корпус в Мекленбурге.
— Румянцевский?
— Так точно.
— А вы как здесь оказались?
— А это такая моя служба. Вожу почту.
— Высочайшую?
— Ну! — только и сказал Иван. Что означало: вот я сейчас начну вам докладывать, кто я такой и зачем! Зайцев это понял и смутился. И так они какое-то время проехали молча, потом Иван сказал:
— Я двадцать шестого сюда прибыл, все еще было тихо. Сдал почту и поехал на квартиру. А тут вдруг все это! И я теперь еду обратно. Но дальше Петергофа, говорят, не проехать.
— А вам надо куда?
— В Ораниенбаум, в Петерштадт. И, согласно предписанию, я должен сегодня же ехать обратно. В штаб, в Мекленбург, к его высокопревосходительству. С реляцией. — Иван помолчал и добавил: — Но теперь, вы меня извините…
Но тут он передумал и дальше ничего не сказал. Зато Зайцев засмеялся и воскликнул:
— Да, вам не позавидуешь! — и продолжал: — Ну да и всем нам тоже. Это ведь какая сразу суета началась! Мы же ничего не знали, нам же ничего не сообщалось, никто не верил, что мы выступим. А вот и выступили! И еще как! Я, между прочим, — тут Зайцев даже покраснел от гордости, — я был при аресте принца Георга, дяди узурпатора.
— Кого-кого? — переспросил Иван.
— Узурпатора, — еще раз сказал Зайцев, очень твердо. И также твердо продолжал: — Ибо довольно сидеть на нашей шее всяким немецким выскочкам! Почему он ходит в голштинском мундире? Почему он молится в лютеранской кирхе? И даже ваш мундир, почему он пошит на прусский манер? Мы что, разве хуже пруссаков?