Жаркое лето 1762-го
Шрифт:
— Надеюсь, вам здесь будет уютно. Тем более что, как я думаю, вам здесь не успеет наскучить. Вы же совсем ненадолго.
— О, да, несомненно, — ответил Иван.
Клямке еще раз улыбнулся и добавил:
— Произношение у вас великолепное. Акцента совершенно никакого.
Иван сразу нахмурился. Ат, что это он так, подумал он сердито, он же по-немецки с Клямке разговаривает! Клямке участливо спросил:
— Вас что-то опечалило? Могу ли я вам чем-либо помочь?
Это он сказал опять по-русски. Но Иван ответил по-немецки:
— Нет, что вы, все прекрасно. Я всем доволен.
— Я рад, я рад, — воскликнул Клямке, и это опять по-немецки. — Тогда располагайтесь, как у себя дома.
Иван снял шляпу, вернулся к двери и повесил шляпу на рожок. После вернулся, расстегнул мундир, сдвинул
— Все, что мы сегодня видели, это, конечно, очень неприятно. Но думаю, что это долго не продлится. Вот в прошлый раз было намного хуже! Тогда ведь сразу началось с того, что они захватили императора. А теперь им до императора не дотянуться. Как это по-русски говорится? Руки шибко коротки! — громко и радостно воскликнул Клямке, и так же радостно продолжил: — Наш бравый Питер — это им не тот бессловесный младенец, Питер себя в обиду не даст! Я думаю, ему уже обо всем доложили, он уже отдал нужные приказы — и его верные войска уже идут нам на помощь. Скоро мы их здесь увидим, вот в этом окне! Однако как бы это быстро ни случилось, мы все равно еще успеем выпить по чашечке кофе, не так ли? Или, может, желаете пива? Или горячего пунша?
— Э! — только и сказал Иван и руками показал, что ничего пока не надо.
— Да, — тотчас согласился Клямке. — Я вас понимаю. Ужасный день. Просто кощунственный. Да кто бы это мог подумать, что гвардия, цвет армии — и вдруг такое предательство. А из-за чего? Да единственно из-за того, что они не пожелали идти в поход. Да это просто черт бы их побрал, вот что! — Тут Клямке даже резко поднял руку… А после медленно опустил ее вниз и уже почти совсем спокойно продолжал: — А впрочем, я не прав. Это же вполне в здешних обычаях. Ведь то же самое было и тогда, я еще только приехал сюда… Тогда их тоже хотели заставить служить. Им было объявлено идти в Финляндию. Да вы, наверное, про ту кампанию ничего не знаете, вы еще слишком молоды. Ну разве если только кто-нибудь из ваших старших вам о ней рассказывал. Отец рассказывал?
— Нет, не рассказывал, — сказал Иван. — Потому что его там убили.
— О, — тихо сказал Клямке, — тысячу извинений. Я не знал. — Тут он еще некоторое время молчал, а потом опять заговорил: — Так вот тогда, в ту кампанию, гвардия тоже не желала идти в поход, и они ворвались во дворец. Была ночь, никто ничего подобного не ожидал, все крепко спали. Но пьяным солдатам никакого дела до этого не было. Они вбежали в императорскую опочивальню, схватили императора, завернули его в мантию… Но завернули как попало, наспех. Император упал на пол и начал громко плакать. Но ничего страшного, казалось, не случилось, он же был жив и здоров. И государыня, а тогда была уже другая государыня, теперь, правда, уже покойная, государыня о нем сказала: какой чудесный мальчик. И только уже после, наутро, заметили, что случилось: мальчик не мог стоять на ножках!
Это последнее Клямке сказал очень медленно и со значением. Иван молчал. Клямке, еще немного погодя, продолжил:
— Он еще долго болел, его лечили. И почти вылечили. А сейчас он и вообще почти не хромает!
Тут Клямке даже гордо улыбнулся, как будто в этом была его заслуга. Иван тоже улыбнулся, но совсем не весело, потом сказал:
— Вы говорите так, как будто бы совсем недавно его видели.
— Нет, это, конечно, не так, — сказал Клямке. — Да я его вообще ни разу не видел. Но я знаю одного человека, который знал, что говорил. Но я, конечно, не назову этого человека. Да вы у меня и спрашивать о нем не будете. Как, впрочем, и я не собираюсь вас спрашивать о кое-каких вещах. Например, о том, почему вас так настойчиво разыскивают эти грязные бунтовщики. Это меня не касается! Это не мое дело. Мое дело только вот какое — оказывать посильную помощь тому, кто, может быть один из очень и очень немногих, остался в этом городе верен… — Тут Клямке опять замолчал и спросил: — Вы что-то хотите сказать?
— Да, — сразу же сказал Иван. — Мне кажется, что я напрасно занимаю вас. — С этими словами он даже встал с софы и продолжал: — Благодарю вас за ваши заботы, но, поверьте, мне нужно идти. Я спешу.
— А! — тотчас же воскликнул Клямке. — Вы обиделись. Вы очень гордый человек, я это сразу приметил. Но что вам это даст, если вы сейчас настоите на своем? Да то, что они на вас набросятся на первом же перекрестке. А все из-за чего? Что глупый и невоздержанный на язык герр Клямке надокучил вам своей болтовней. Что ж, тогда я умолкаю. Но умолкаю не просто, а с пользой. А эта польза вот какая: пока вы здесь немного посидите и передохните, я отлучусь буквально на несколько минут — только для того, чтобы заглянуть к соседям и узнать у них, что у нас здесь творится, как нам всем, может быть, сообща лучше помочь доблестному господину ротмистру… — Тут Клямке опять замолчал, склонил голову набок, внимательно посмотрел на Ивана…
А Иван еще раз посмотрел на Клямке — довольно-таки упитанного господина лет пятидесяти, беловолосого и белобрового, даже почти что белоглазого…
После чего Клямке спросил:
— Или вы мне не верите, герр ротмистр? Думаете, что я приведу сюда бунтовщиков и получу за вашу голову награду?
— Нет! — очень сердито ответил Иван. — Вот об этом я как раз совсем не думал.
— Тогда вы позвольте мне отлучиться? Для вашей же пользы.
В ответ Иван только махнул рукой — мол, делай, что хочешь, чего там! Тогда Клямке сказал, что, если что, пусть Иван постучит — и показал, как каким стуком стучать, это будет знак прислуге, прислугу зовут Иоганн — после чего еще раз, как всегда, улыбнулся, любезно поклонился и вышел. Дверь за ним мягко закрылась — и не на замок, как это особо отметил Иван.
И еще вот что тоже было примечательно: шаги почти сразу затихли. Клямке — шпион, это как пить дать, очень сердито подумал Иван. А он, Иван, — дурень набитый! Иван вскочил и заходил взад-вперед. И опять подумал: какой дурень! Вот теперь у него спросят: где ты был? А он скажет: у прусского шпиона. А до этого сперва предал царя, потому что упустил царицу, а после уже ее предал, потому что отказался присягать и оказал сопротивление, заколол невинного солдата — а теперь сидит у прусского шпиона и ждет пуншу! Что с таким делать? Расстрелять. Или повесить? Или еще что? Иван остановился и задумался. И опять подумал: дурень дурнем! Потом подумал: это все от суеты. Куда спешил? Зачем? А сейчас как быть, что делать? И вдруг этот чертов немец, мало ли что он задумал…
Но дальше Иван думать об этом не стал, да и вообще постарался ни о чем пока не думать, а просто постоять и посмотреть в окно и успокоиться. И стал смотреть. На улице пока что никого не было видно. В доме тоже было тихо. Вот и хорошо, думал Иван, не нужно суетиться. Или вот даже хотя бы вспомнить пана Вольдемара. Пан Вольдемар в ту теперь всем известную ночь, то есть в ту самую, про которую только что Клямке рассказывал, что он тогда делал? Да вот как раз ничего! Тогда же было как? Ночь была, сильный ветер, завьюжило, и он, то есть пан Вольдемар, тогда еще простой курьер, только-только подошел к крыльцу, при нем был пакет, он спешил… Как вдруг видит — подъезжают сани, сразу несколько саней, все они разом останавливаются, и из них выскакивают солдаты-преображенцы, а впереди всех Лизка-цесаревна, будущая государыня. И сабля у нее в руке. Ну, дщерь Петрова, что тут скажешь! Пан Вольдемар перепугался, встал во фрунт. То есть не кричал, не поднимал тревогу, но и честь не отдавал и не приветствовал, а просто стоял столбом. Но и этого ему вполне хватило: он уже назавтра был ею обласкан — из простого курьера переведен в столоначальники. И он и дальше бы рос, и к нынешним временам, это за двадцать лет, мог бы очень крепко вырасти. А так весь его рост ушел в бутылку. Но, правда, пан Вольдемар и теперь еще в достаточной силе, он еще может…