Жаркое лето 1953 года в Германии
Шрифт:
Остальные выступавшие также поддерживали постановление Совета Министров СССР и критиковали стиль работы Ульбрихта. Эльснер, в частности, сказал, что на него произвело большое впечатление заявление «товарища Берии», что «мы (то есть СЕПГ) держимся у власти в ГДР только из-за пребывания советских войск» [247] . «Надо нормализовать наши отношения с населением… Надо нормализовать жизнь не для функционеров СЕПГ, а для среднего обывателя». Эльснер предложил в качестве первоочередных мер освободить ряд видных заключенных (в том числе бывшего министра торговли Хамана), отменить меры против «молодой общины», дать частным торговцам для реализации те же товары, что получает госторговля, распустить лагеря, созданные для проверки беженцев из ФРГ.
247
Там же, л. 8.
Правильными были
И дальше Эльснер сказал буквально провидческие слова: «Следует учесть и некоторые опасности при объявлении «нового курса». Во-первых, мы не должны проводить только административные меры. Если, например, крестьяне захотят сохранить свои сельхозкооперативы (особенно третьего типа с наибольшим уровнем обобществления), то им надо в этом помочь». Наконец, Эльснер считал, что отрицать социализм в ГДР было бы «теоретической ошибкой». Надо просто перестать говорить о социализме, а сосредоточить усилия на практических вопросах повседневной жизни людей и вопросах, связанных с объединением Германии. Эльснер также говорил о неправильных отношениях между ЦК СЕПГ и СКК, причем вину за это он однозначно возлагал на советскую сторону. Семенов признал справедливой критику в адрес СКК и обещал впредь только советовать руководству ГДР и избегать любых директивных указаний.
Если бы рекомендации Эльснера по тактике изменения внутриполитического курса были учтены, то вполне возможно, что удалось бы избежать последовавших вскоре в ГДР кризисных событий. Ведь многие меры, проводившиеся под флагом строительства социализма, включая и коллективизацию мелких крестьянских хозяйств, населением воспринимались как разумные и необходимые. И отказ от них означал бы очередной административный перегиб, тем более трудно объяснимый с точки зрения среднего обывателя.
Однако установки из Москвы было решено выполнить буквально. Уже 6 июня политбюро решило разработать «полномасштабный документ о самокритике работы политбюро», который предполагалось представить в ЦК КПСС. Работу Секретариата ЦК, подменявшего под руководством Ульбрихта все высшие органы государственной власти, было решено перестроить коренным образом. Гротеволю поручили провести переговоры с церковью по нормализации отношений (все административные меры против «молодой общины» немедленно отменялись, церкви возвращалось конфискованное имущество и возобновлялась выплата государственных дотаций). Распускались лагеря для тех, кто возвращался из ФРГ. Вся наглядная агитация перепроверялась, а предполагаемые летние лагеря для укрепления физической подготовки членов СЕПГ было решено не создавать.
7 июня заседало руководство столичной организации СЕПГ, глава которой и член политбюро Ганс Ендрецки с удовольствием пересказал товарищам язвительную критику Семенова в адрес Ульбрихта. Возмущенный таким стилем общения обер-бургомистр Берлина Эберт (который, кстати, критиковал на заседании политбюро СКК за то, что она его попросту игнорировала) покинул заседание, обещав проинформировать Ульбрихта о странном поведении берлинского партруководства.
На следующий день в Берлин были вызваны все первые секретари окружных комитетов СЕПГ, получившие из первых рук инструкции о грядущем коренном изменении внутренней политики. До них довели решение политбюро от 3 июня, по которому начиная с 9 июня окружкомы были обязаны каждый день с 16 до 18 часов передавать в ЦК информацию о настроениях населения на местах.
А сообщать действительно было что. 9 июня опять началась забастовка в Хеннингсдорфе с той лишь разницей, что теперь против повышения норм протестовали рабочие-сталелитейщики. Руководство завода назначило премию в 1000 марок за выявление руководителей забастовки, и пять из них были арестованы МГБ. В этот же день вновь с участием советского Верховного комиссара заседало Политбюро ЦК СЕПГ, на котором были заслушаны отчеты образованных три дня назад комиссий. Было решено возвратить продовольственные карточки всем слоям населения, вернуть бывшим владельцам конфискованные ремесленные, сельскохозяйственные и торговые предприятия. Правоохранительным органам поручалось немедленно начать процесс освобождения из тюрем всех, кто пострадал от принятых в конце 1952 — начале 1953 года законов и постановлений (в том числе и от распоряжения от 27 ноября 1952 года об ограничении спекуляции товарами народного потребления). Планировалось либерализовать режим на границе с ФРГ и вернуть имущество всем беженцам, которые пожелают возвратиться на родину. Программу празднования 60-летия Ульбрихта предполагалось сделать более скромной (хотя и в усеченном виде программа смотрелась: присвоение звания «Герой труда» и звания почетного гражданина города Лейпцига, издание трех томов речей и выступлений, изготовление двух бюстов, публикации в «Нойес Дойчланд», товарищеский ужин 30 июня, подарок от партии и т. д.). В решении политбюро явно под влиянием поездки в Москву говорилось, что отныне нельзя допускать переименования заводов, учреждений, улиц и т. д. в честь «товарищей» при их жизни.
Главному редактору «Нойес Дойчланд» и члену политбюро Рудольфу Херрнштадту поручалось выработать текст «покаянного» заявления политбюро, которое хотели опубликовать 11 июня.
Пока в ГДР назревали революционные изменения, забурлила и внутриполитическая жизнь ФРГ. Причем произошло это к неудовольствию Аденауэра именно под влиянием новой советской политики. 8 июня, выступая на пресс-конференции в связи с учреждением поста Верховного комиссара СССР в Германии, лидер СДПГ Олленхауэр заявил, что основой будущих четырехсторонних переговоров по Германии должны стать Потсдамские договоренности. Таким образом, «кошмар Потсдама» вновь угрожал стать для канцлера ФРГ явью. На заседании правительства 9 июня Аденауэр назвал Потсдамские соглашения «противоречащими жизненным немецким интересам». Но социал-демократы не унимались: после выступления Олленхауэра фракция СДПГ в бундестаге внесла в парламент проект резолюции с требованием к правительству поддержать четырехсторонние переговоры. Вся эта пикировка проходила на фоне сообщений западногерманских СМИ о разногласиях между Аденауэром и Черчиллем, и решительные опровержения канцлера не помогали.
10 июня продолжали свою забастовку сталевары Хеннингсдорфа. Теперь помимо отмены повышения норм они требовали освобождения арестованных накануне лидеров стачки. В конце концов, требования рабочих были удовлетворены. Это убедило многих, что правительство понимает только язык акций протеста. Уже через несколько дней рабочие Хеннингсдорфа будут в первых рядах массовых демонстраций в Берлине.
Между тем Херрнштадт все еще пытался добиться от Ульбрихта и Семенова отсрочки публикации коммюнике о новом курсе, опасаясь шокового влияния на население ГДР. Но советский Верховный комиссар был непреклонен.
10 июня 1953 года в Бонне прошло экстренное заседание правительства ФРГ, на котором Аденауэр предложил ответить на новый «советский» курс СДПГ специальным заявлением кабинета по германскому вопросу. Основной целью канцлер считал борьбу против Потсдамского соглашения («диктата», по терминологии Аденауэра). Заявление правительства должно было противостоять все более распространявшейся в ФРГ точке зрения о том, что Аденауэр просто не хочет объединения Германии.
11 июня 1953 года было опубликовано коммюнике Политбюро ЦК СЕПГ о введении в стране «нового курса». Газета «Нойес Дойчланд», напечатавшая этот материал, была немедленно раскуплена и скоро перепродавалась спекулянтами по цене, в 30 раз превышавшей номинальную (цена номера доходила до пяти марок). 12 июня появились и решения Совета Министров ГДР, конкретизировавшие предложенные Политбюро ЦК СЕПГ меры (утвержденные, как упоминалось выше, на заседаниях политбюро 6 и 9 июня). Особенно обрадовалось население ГДР отмене с 15 июня апрельского повышения цен на искусственный мед и мясо и возвращению к практике выплаты дотаций на транспортные расходы. Налоговые недоимки, возникшие у частного бизнеса до конца 1950 года, подлежали отсрочке. Возвращавшимся из ФРГ предпринимателям и крестьянам снова передавалась принадлежавшая им собственность. В коммюнике политбюро признавалось, что руководство страны допустило в последнее время серьезные ошибки и полно решимости их исправить. В качестве аргументации «нового курса» СЕПГ приводила необходимость бороться за единство Германии.
Как и предсказывал Эльснер, у большинства граждан ГДР возникло впечатление, что СЕПГ под давлением западных держав и церкви отказывается от строительства социализма в пользу единой капиталистической Германии, образование которой не за горами. Уж очень неожиданным и радикальным выглядело заявление политбюро. Получалось, что все меры, принятые после II партийной конференции СЕПГ, были неправильными. С другой стороны, наиболее болезненный для рабочих вопрос повышения норм выработки был полностью обойден. Выходило, и так думали в цехах и на шахтах, что «капиталистам» прощались все их обязательства перед «рабоче-крестьянским государством», а платить за это более интенсивным трудом должны были именно рабочие. Такие странные меры СЕПГ многие объясняли только тем, что уже достигнута договоренность о «сдаче» ГДР в пользу единой, но капиталистической Германии, и вскоре в Восточную Германию войдут войска западных союзников. Даже те, кто предполагал, что «новый курс» инициирован Москвой, не могли понять, что подвигло ЦК КПСС на такие действия. В это же время и РИАС, и евангелическая церковь выставляли «новый курс» в качестве победы Запада и Аденауэра, еще больше подогревая тревогу основной массы населения за судьбы ГДР.
Характерно, что еще 4 июня 1953 года (то есть сразу после возвращения руководства СЕПГ из Москвы) руководство евангелической церкви потребовало еще одной немедленной встречи с Гротеволем, хотя такая встреча должна была состояться по приглашению правительства, а не по инициативе церкви. В своем письме церковные иерархи заявляли, что если не будет предоставлена возможность открытой и критической дискуссии, то церковь не будет рекомендовать священникам участие во встрече. Резкая тональность письма свидетельствовала о том, что высший клер был в курсе учиненного Москвой разноса восточногерманским коммунистам.