Жаркое лето – 2010
Шрифт:
– Как же он похож – на собственный портрет кисти художника Юрия Панцырева, – зачарованно прошептала Аля. – Никогда не думала, что увижу собственными глазами этого неординарного и замечательного человека…
– И кем является этот расфуфыренный щеголь? Чем же он так знаменит и неординарен?
– Это – Александр Данилович Меньшиков (правильнее говорить – Меншиков), ближайший друг и соратник Петра Великого…
– Кончай на него пялиться – с таким обожанием, – с плохо скрытой ревностью посоветовал Гарик. – Иначе, проломлю – от всей души – данному красавчику голову чем-нибудь тяжёлым,
Глава тринадцатая
Егор Петрович Леонов
Вслед за Меньшиковым из шатра выбрался двухметровый детина – обладатель устало-заторможенного и сонно-угрожающего взгляда. По лицу великана змеился длинный и толстый фиолетово-багровый шрам.
– Наверное, телохранитель, – шёпотом предположил Гарик. – Очень неприятный тип, такой шею свернёт и не поморщится. Хотя, определённые шансы имеются. Тут важно – кто первый проявит инициативу. То бишь, кто первый вмажет-набросится…
Послышалось громкое конское ржание, и из-за поворота показалась элегантная и нарядная карета, влекомая вперёд четвёркой чисто-чёрных, злых и голенастых коней.
– Боярин Алексей Таничев изволили пожаловать, – хмыкнул (жалостливо?) один из солдат. – Будет денег требовать за срубленные сосны. Это он – совершенно напрасно. То бишь, неосторожно и глупо. Как бы буйная головушка не слетела с плеч – на сырую земельку. Орошая её, родимою, живительной кровушкой. Нынче это – дело обычное…
Карета остановилась возле меньшиковского шатра, шустрый молоденький кучер, соскочив с облучка, торопливо обежал лошадей и предупредительно помог вылезти на свет Божий дяденьке самого представительного и уважаемого вида.
«Матёрый такой боярин, настоящий! Высокий, толстый, мордатый, спесивый», – уважительно прокомментировал внутренний голос. – «Парчовая шуба на густом енотовом меху, высокая бобровая шапка (не смотря на жаркий август месяц!), окладистая длинная борода. И столько гневливой строгости во взгляде – описаться можно ненароком…. Сейчас, сто пятьдесят процентов из тысячи, начнёт орать и скандалить. Держись, Александр Данилович! Не поддавайся!».
Боярин, тяжело и важно опираясь на толстую трость, подошёл к Меньшикову и, не откладывая дела в долгий ящик, известил:
– Не позволю безобразничать, супостаты худородные! Почто столько леса повалили? А? Все лучшие корабельные сосны извели – под самый корень. А им – цены нет! Кто за это заплатит?! Лес-то мой кровный, достался от дедов и прадедов! Почём будем рассчитываться? Кто определял цену? Задарма хотите получить сосёнки первостатейные? Обнаглели совсем? Что молчишь, сволочь лапотная? В батоги захотел, гнида худая? Да, я тебя…
Меньшиков, широко и лениво зевнув, презрительно сплюнул в сторону и от души заехал боярину – тяжёлым каблуком сапога – по мясистому носу. Таничев отлетел в сторону, болезненно охнул и, ударившись головой об угол стола, испуганно заблажил:
– Что это делается-то, а? По какому-такому праву? Кто разрешил? Ой, лихо мне! Нос сломан, кровушкой исхожу…
«Эге, а удар-то был – не из простых! Классическая маваша-гири [102] . Причём, исполненная просто превосходно, с очень высокой амплитудой», – изумился внутренний голос. – «Техника карате-до, однако! Карате – в восемнадцатом веке? Бред горячечный!».
Достав из-за широкого обшлага рукава камзола светло-коричневый пергамент, свёрнутый в тугую трубочку, Меньшиков, презрительно цедя слова через верхнюю губу, сообщил:
102
– Маваша-гири – удар ногой из технического арсенала карате-до.
– Царь Пётр Алексеевич разрешил мне – карать государевых преступников, жалости не ведая. По этому Указу я должен до середины сентября месяца доставить на воронежские верфи сосны корабельные в избытке немалом. А именно, для полного оснащения – мачтами и прочим, включая запасные комплекты – трёх двухпалубных многопушечных кораблей, пятидесяти гребных галер, пяти брандеров и ста пятидесяти казацких стругов…. Понятно излагаю? Этим же Указом я уполномочен наказывать нерадивых и жадных подданных. В том числе, отправлять в сибирскую бессрочную ссылку-каторгу, отписывать в пользу государевой казны деревеньки, вотчины и угодья земельные…. Бухвостов!
– Я!
– Подготовь – на означенного боярина Алексея Таничева и всё его великое семейство – подорожную до Пермского северного острога. Всё добро – леса, пашни, скот, мужиков, баб и приплод – перевести в реестр государственный! И данную карету – с добрыми коняшками – ясный перец…
– Сделаем, Александр Данилович! Не сомневайся…
– Пусть бояре длиннобородые – сомневаются. А мне – по высокому царскому доверию и должности верхней – не положено…. Выполнять!
– Помилуйте! Как же так? – отчаянно завизжал Таничев. – Произвол! Я буду жаловаться…
– Убрать эту жирную и голосистую плесень! – недовольно поморщился Меньшиков. – Тут такие дела намечаются, а они всё в жадность играют и готовы удавиться за каждую лишнюю копейку. Со всей России сгоняют нынче в Воронеж рабочих и умелых ремесленников. Строят амбары, погреба, склады, бараки…. Топоры стучат днём и ночью, пилы визжат, не смолкая. А бояре только и думают, что о своей тугой мошне…. Где там ваши пленённые иноземцы? Ага, вот же они…, – перешёл на приличный немецкий язык. – Прошу вас, друзья, проходите! Присаживайтесь, присаживайтесь…. Бухвостов, сукин кот! Вели, чтобы принесли выпить-закусить. Если, конечно, тот прожорливый и разговорчивый ухарь всё не изничтожил…
«Воронежские верфи?», – задумался внутренний голос. – «Эге, очевидно, речь идёт о первом Азовском походе. Следовательно, сейчас на дворе – 1694-ый год. Хотя, на год-другой я могу и ошибиться…. Прожорливый и разговорчивый ухарь? Может, имеется в виду наш Глебушка Петров? Интересно, что он успел здесь наболтать? Судя по кривой улыбке Меньшикова, совсем и немало…».
Солдаты, подхватив боярина Таничева под руки, уволокли его – без всякого почтения – куда-то в сторону. Бухвостов вынес из шатра и аккуратно расставил на столешнице бутылки разноцветного стекла, серебряные чарки и блюдечки-тарелки с нехитрой закуской.