Жаркое лето
Шрифт:
— Ото самое, Ванята! Думала мать, возвернется муж и все у вас будет браво. Надеялась, в общем. А не вышло вот… Отсидел отец срок, а потом за прежние дела принялся. Там такого натворил — не говори!
Дед Антоний взял Ваняту за руку и повел по дороге, как слепца.
Он хотел отвлечь Ваняту, а может, и самого себя от мрачных непрошеных мыслей, без умолку рассказывал все, что придет вдруг на память.
— Проводили меня, в общем, Ванята, на пенсию. Часы в презент купили. Узнали, что разбил свои,
Дед Антоний вынул из кармана часы с медной цепочкой и поболтал возле уха, как тухлое яйцо. Часы торопливо застрекотали колесиками и виновато смолкли.
— Пружина, видать, лопнула, — сообщил дед Антоний. — А так — ценная вещь… Мне, Ванята, теперь часы ми к чему. У меня времени с верхушкой до самой смерти хватит. К вам вот приехал. Чего мне без толку на печке сидеть? Председатель так и сказал — ты, говорит, мотай к Пузыревым, зови обратно. Поедешь, что ли? Гришка там Самохин ждет. Отдайте, говорит, крючки Ваняте — дружба у нас…
Много мог еще рассказывать Ваняте дед Антоний, потому что дорога длинная, а память человека еще длиннее. Но из-за поворота выскочила на полном газу бортовая машина. Шофер круто затормозил возле путников, высунул голову из кабины.
— Эй, парень! — крикнул он. — Встретил отца?
Дед Антоний подошел к машине, сердито сказал:
— Чего орешь на всю степь? Тоже мне хлюст! Подвезешь ай нет? Открывай калитку…
Шофер безропотно дернул ручку, впустил в кабину деда Антония. Ванята полез по скату в кузов. Машина подождала минутку и снова помчалась вперед.
Крепко, как штык! Навсегда!
Платон Сергеевич стоял возле зеркала, надевал галстук. Он увидел, как открылась дверь и в просвете ее появилась голова мальчишки в кепке, похожей на голубятню.
— Можно, Платон Сергеевич?
Парторг подергал узелок галстука, распустил его, как шнурки на ботинках, обернулся к нежданному гостю.
— Заходи. Галстуки умеешь цеплять? Что-то не получается. Забыл систему…
Ванята вошел в комнату. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как был он в гостях и пил чай с конфетами. Стоял возле окошка стол, заваленный книжками и бумагами, висела на стене фотография; в стакане с водой краснели три гвоздики.
Только Платон Сергеевич был каким-то иным, непохожим. Наверно, оттого, что в новом пиджаке вместо гимнастерки и белой рубашке с непослушным воротничком.
— Не умеешь, значит, цеплять? Ладно, без украшений обойдемся. Какая твоя точка зрения?
— Не знаю, Платон Сергеевич… Я, знаете, чего пришел?
— Конечно! Ссориться пришел. Сколько мы с тобой не разговаривали?
— Неделю…
— Плохо считаешь. Неделю и четыре дня.
— Я же не хотел. Это так получилось… я рассказать пришел… можно, Платон Сергеевич?
— Давай… садись на диван.
Ванята сел, положил руки на колени.
— Не нравишься ты мне сегодня, — сказал Платон Сергеевич. — Что там у тебя — говори. А то в клуб опоздаем…
В горле Ваняты что-то запнулось — тугое, противное. Будто купался в речке и хлебнул теплой воды. Ванята закрыл лицо ладонями, тихо и печально заплакал.
— Я не могу больше, Платон Сергеевич. Я никуда не пойду…
— Что ты? У нас же праздник! Дожинки. Вот чудак!
Парторг придвинулся к Ваняте, обнял его за плечи крепкой, дрогнувшей на миг рукой.
— Ну, перестань. Слышишь!
Ванята не отнимал от лица ладоней. Будто в ковшик, падали в них одна за другой теплые соленые слезы.
— Я к вам пришел… я хотел сказать, Платон Сергеевич…
Он умолк на минуту. Сдерживая дрожь в голосе, быстро сказал:
— Платон Сергеевич! Женитесь на моей маме. Я разрешаю…
Парторг еще крепче сдавил пальцами Ванятино плечо.
— Ах, ты ж, Ванята! Ну какой ты еще маленький! Вот, значит, отчего поссорился! Чудак ты! Перестань, я тебя прошу…
Ванята притих.
— Я честно, Платон Сергеевич. Я…
Платон Сергеевич быстро поднялся.
— Не смей об этом! Я запрещаю!
На лбу его, разделяя брови, прорезалась глубокая ямка. Он искал слова, чтобы высказать мысли, которые должен понять сейчас мальчик в синем комбинезоне.
— Ванята, если ты хочешь, можешь быть моим сыном, — ласково сказал он. — Ты слышишь?
— Слышу, Платон Сергеевич…
— У меня никого на свете нет. Я тебе уже говорил… Будешь моим сыном?
— Буду, Платон Сергеевич.
— Честно?
— Я же сказал — я честно…
— По-партийному?
— По-партийному, Платон Сергеевич!
— Давай руку. Вот так! Теперь иди умойся. Чернила на носу. Ты что — носом пишешь?
— Я сегодня не писал, Платон Сергеевич…
— Не рассуждай. Раз отец сказал, значит — точка. В коридоре умывальник.
Ванята долго плескал в лицо холодной водой, тер щеки полотенцем. Посмотрел в круглое тусклое зеркальце на стене, смахнул пальцем последнюю слезу и вошел в комнату.
— Эликсиром брызнуть? — спросил Платон Сергеевич, кивнул головой на пузырек с красной резиновой грушей.
Ванята улыбнулся.
— Не надо. И так сойдет.
— Тогда пошли. Опаздываем уже.
Платон Сергеевич вел за руку Ваняту. На пиджаке его позванивали тихим серебряным звоном ордена и медали. Ванята старался не отставать, шагал рядом со своим новым отцом размашистым шагом.
— Всех на дожинки пригласили? — спросил погодя Ванята.
— А как же! Всю вашу бригаду.