Жажда человечности
Шрифт:
— Простите, пожалуйста, — сказала она и улыбнулась. — Нужно быть очень осторожной. — С этими словами она чуть-чуть приоткрыла дверь. — Может быть, вы зайдете к нему? Он будет дома около шести.
Я вошел в переднюю. Она закрыла дверь и повела меня наверх, в комнату брата. Мы поднялись по двум пролетам винтовой лестницы, устланной ковровой дорожкой. Открыв двери, она впустила меня в комнату, сама же остановилась на пороге.
— Наверное, вы проголодались?
— Благодарю. У меня была курица и молоко, и
Некоторое время женщина с любопытством смотрела на меня, дружелюбно улыбаясь.
— Вы не очень-то похожи на брата.
— Возможно. По крайней мере почти все утверждают это.
— По-моему, вы младший, правда?
— Мне уже пятнадцать. Недавно исполнилось.
— Ну что ж. Если вам что-нибудь будет нужно — я внизу.
Она уже начала закрывать дверь, но вдруг вернулась.
— Ванная напротив, в коридоре.
Она наконец закрыла дверь, и я услышал, как она сошла вниз. Я присел на край постели и огляделся. Небольшая комната была чистенькой и светлой. На полу линолеум, на обоях белые цветы. В углу небольшой буфет, рядом столик с клеенкой, на столике маленькая электроплитка, на ней чайник. Там же два белых деревянных стула. В углу напротив, в стене, шкаф с дверцей; подо мной на кровати яркое стеганое одеяло.
Два окна над парадным крыльцом выходили во двор. Там на крыше чирикали и щебетали птички. Листья на кленах вдоль тротуара, на противоположной стороне улицы, желтые, светло-коричневые и ярко-зеленые, шурша, падали один за другим на землю с негромким, но отчетливым стуком.
Ноги и спина мои ныли от усталости, и я растянулся на кровати и бездумно уставился в потолок так, как дома в то утро, когда ко мне вошел брат. Он уже успел одеться: на нем была светло-голубая рубашка и каштановый галстук, который я подарил ему в день рождения. Я никогда бы не подумал, что он собрался уезжать, но он сказал: «Я ухожу, Пат. Будь осторожен. Напишу». И исчез.
Даже не попрощавшись с отцом (вряд ли, конечно, можно было рассчитывать на его сердечное напутственное слово), он выбежал из дому и на остановке сел в подошедший автобус со своим потрепанным саквояжиком, вместившим весь его немудреный гардероб и небольшую веджвудскую вазу — память о маме. С семью долларами и девятнадцатью центами в кармане отправиться в город, не зная там ни души! Когда я наконец пришел в себя, оделся, вскочил на велосипед и сломя голову понесся к остановке, автобус уже удалялся.
Я бросился вдогонку, чтобы хоть еще раз взглянуть на брата, чтобы он увидел меня и понял, что я, по крайней мере, хотел проводить его и пожелать счастливого пути. Но я так и не смог догнать автобус. И прошло почти два месяца, прежде чем я получил от него письмо и узнал адрес.
В открытое окно дул прохладный ветерок; я прикрылся краешком одеяла и, должно быть, очень крепко уснул, потому что совершенно неожиданно я почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо и произносит мое имя: «Пат, проснись!» Пауза, новая встряска и снова: «Пат!»
Я с усилием поднял веки и увидел брата. Он стоял у кровати и улыбался; в комнате заметно потемнело, и я сразу понял, что проспал довольно долго.
— Никак не ожидал, что ты приедешь! — сказал он. — Меня едва не хватил удар, когда хозяйка заявила, что ты здесь.
— А правда, здорово получилось, Клиффорд!
— Когда ты приехал?
— Около трех.
— Я ждал письма, но никак не думал, что ты сумеешь явиться сюда собственной персоной. Как ты вообще-то нашел дорогу? Ты ехал на автобусе?
— На велосипеде. А ты не видел его во дворе?
— Видеть-то видел. Только никогда бы не подумал, что это твой. И весь этот путь ты проделал на нем?
— Конечно.
Я встал и почувствовал, что у меня все болит.
— Только немного устал. Мне никогда еще не приходилось делать такие концы.
— Ты, верно, здорово проголодался. Подожди, я умоюсь, и мы сходим купим чего-нибудь поесть.
Он снял куртку и повесил ее в шкаф.
— Расскажи пока мне, как там у вас дела.
— Да ничего. Привез вот рыбки, лосося. Поймал вчера у моста.
Я поспешил к столу — достать рыбу из бумажного пакета.
— И, кроме того, из запасов Дженни банку малинового варенья. Правда, оно никогда не отличалось у нее особым вкусом.
Мы рассмеялись.
Клиффорд схватил полотенце и мыло и вышел из комнаты в ванную напротив. Мне было слышно, как он плескался. Через несколько минут он вернулся, вытирая на ходу шею. Очки он снял. Без очков глаза его начинали щуриться, и он выглядел совсем иным.
— Боже! — вырвалось у него. — Никогда бы не подумал, что найду тебя здесь!
Клиффорд надел очки, натянул через голову галстук, поправил его, накинул куртку. Потом подошел к буфету, вынул вазу, вытащил из нее деньги и снова поставил в буфет.
— Пошли, малыш! Тебе нужно срочно перекусить, пока ты еще совсем не падаешь с ног от голода.
Мы сошли вниз. Клиффорд постучал к хозяйке и попросил у нее разрешения поставить в подвал мою машину. Получив согласие, мы спустились во двор черным ходом, убрали велосипед и по главной дорожке пошли к воротам.
Низко над городом плыл багряно-оранжевый диск солнца, под ногами шуршали листья, впереди по тротуару тихой тенистой улицы скользили длинные четкие тени.
— Ну, как тебе тут нравится, Клиффорд?
— Ты имеешь в виду Ванкувер или работу?
— Все. И Ванкувер… и работу… и жизнь здесь… Ты сам понимаешь, о чем я спрашиваю.
— Нравится, — задумчиво отозвался Клиффорд. — Можно сказать, что мне повезло.
С минуту он шел молча, рассеянно глядя под ноги.