Жажда Любви
Шрифт:
Эцуко раздумывала над предложением, пока отвязывала собаку. Вдруг Эцуко пронзила боль, едва она представила себе, что сейчас вернется домой и на весь вечер останется наедине с Сабуро. Она не могла прийти в себя с того момента, когда он вернулся из Тэнри: ей с трудом верилось, что он где-то рядом, что он никуда не уехал. Когда он работал в ее присутствии, Эцуко охватывала тревога. Еще больше она пугалась, видя его в поле усердно орудующим мотыгой с таким видом, будто ничего не случилось.
Вчера после обеда она долго прогуливалась в одиночестве. Не убегала ли она от своего страха?
—
И вот она здесь, в центре Осаки, идет вместе с Якити. Она мечтала когда-то идти по безлюдной автомобильной дороге вместе с Сабуро. Какие странные повороты бывают в жизни человека! Когда они вышли наружу и смешались с толпой, то поняли, что прошли через подземный переход, ведущий от железнодорожной платформы под универмагом Ханкю к станции Осака. Якити взял Эцуко за руку. Выставляя вперед трость, он двинулся через перекресток.
Их руки расцепились.
— Быстрей, быстрей! — громко кричал он с противоположной стороны дороги.
Они обошли стороной автостоянку и, шарахаясь от непрерывно сигналящих автомобилей, стали пробираться сквозь толпу на станции Осака. Какой-то подозрительный тип, увидев человека с поклажей, пытался навязать им билеты на ночной поезд. Эцуко обернулась к нему, обратив внимание на его тонкую загорелую шею — как у Сабуро.
Пройдя через большой зал, наполненный крикливыми сообщениями громкоговорителя о прибытии и отбытии поездов, они оказались в безлюдном коридоре. Вверху над головой они увидели табличку с надписью: «Начальник станции».
…Якити оставил Эцуко в комнате ожидания. Пока он разговаривал с начальником станции, Эцуко решила отдохнуть на диванчике, покрытом холщовым чехлом в белую полоску. Внезапно она задремала. Проснулась она от громкого телефонного звонка. Созерцая в просторном помещении жизнь конторских служащих, она чувствовала, что силы оставляют ее. Более того, она испытывала боль в сердце просто потому, что вокруг кипела жизнь. Прислонив голову к спинке дивана, Эцуко предалась созерцанию соблазнительного зрелища — на столе надрывается телефон от пронзительных звонков, беспрерывно оглашающих комнату ожидания.
«Телефон. Больно знакома мне эта сцена. Это было давно, немало прошло времени с тех пор… Какой странный механизм: издавая обыкновенный звонок, он может смешать все чувства человека! Через него проходит столько страстей, любовных признаний, ненависти, — неужели он нисколько не чувствует человеческой боли? Или эти телефонные звонки и есть сама боль, конвульсивная и невыносимая?»
— Извини, я заставил тебя ждать. Билеты все же я получил. На завтрашний экспресс было очень трудно найти свободные места. — Якити всунул в протянутую руку Эцуко два зеленых билета. — Второй класс! Исключительно ради тебя.
На самом деле билеты оказались в третий класс. И в последующие три дня они все еще не были распроданы. Билеты второго класса тоже можно было купить в кассах, однако Якити не посмел отказаться от предложенных билетов, так как для него было делом чести получить их через начальника станции.
Они направились в универмаг, купили там каждому по зубной щетке, зубную пасту, дневной крем-пудру для Эцуко и бутылку дешевого виски для прощальной вечеринки
Их вещи уже с утра были собраны. Уложив в чемодан купленные в Осаке принадлежности, Эцуко занялась приготовлением прощального ужина, несколько более праздничного, чем обычный. Асако и Тиэко тоже пришли помогать по кухне. Они практически не разговаривали друг с другом.
Обычаи формируют в людях немало предрассудков. К предложению Якити собраться всей семьей в одной комнате не все домашние отнеслись благожелательно. Такой многолюдности гостиная комната размером в двадцать татами еще не помнила.
— Эцуко, не кажется ли тебе смешным предложение отца? Можно подумать, что вы уезжаете в Токио насовсем. Не до смертного одра ли ты решила сопровождать его? Если так, то ты очень поможешь нам! Спасибо за труды, — сказал Кэнсукэ, беря руками рис.
Эцуко пошла проверить, убрана ли комната для вечеринки. Свет еще не зажигали. В слабом отблеске вечерней зари гостиная казалась огромной, пустой, заброшенной конюшней. Сабуро в одиночестве подметал татами, стоя лицом к окнам, выходящим в сад. Стоя на пороге комнаты, Эцуко пристально всматривалась в фигуру молодого мужчины. Ее необычайно тронуло непередаваемое одиночество, выраженное всем его обликом. Эцуко впервые увидела его как бы изнутри. Может быть, это открытие произошло благодаря сумеркам или на нее подействовал шорох метлы или то, как он держал метлу в руках?
Ее мучило чувство вины. Она не осмеливалась поднять на него глаза со вчерашнего дня, словно боялась обнаружить перед ним свои чувства.
Его одиночество казалось ей чистым и несокрушимым: чтобы проникнуть в него, Эцуко не могла найти ни одной лазейки. Испытывая жажду любви, она шла напролом — память и разум уже ничего не значили. О существовании Миё, которая и была, собственно, причиной угрызений ее совести, Эцуко забыла с легкостью. Она томилась мыслью о Сабуро, думая о его возможном проклятии. Само желание быть наказанной есть эгоизм в его чистой форме. Эта женщина, которая всегда думала только о себе, впервые в жизни отдалась настоящему эгоизму.
В полумраке Сабуро почувствовал присутствие Эцуко. Он обернулся:
— Что-то еще, госпожа?
— Ты уже заканчиваешь уборку?
— Да.
Эцуко прошла в комнату, огляделась вокруг. Прислонив к плечу инструмент, Сабуро замер. На нем была рубаха цвета хаки, рукава закатаны. Эцуко стояла рядом с ним в темноте, словно призрак. Он чувствовал, как ее грудь вздымается волнами.
— Послушай, — с трудом сказала Эцуко. — Сегодня вечером, в час ночи, хоть и поздно, приходи на окраину виноградного поля. Я хочу поговорить с тобой перед отъездом.
Сабуро молчал.
— Ну что, придешь?
— Да, госпожа.
— Так придешь или нет?
— Приду.
— В час ночи. На виноградном поле. И чтобы никто не знал!
— Да.
Сабуро неуклюже отстранился от Эцуко, стал мести куда попало.
В гостиной комнате была вкручена лампочка на сто ватт. Когда зажгли свет, то оказалось, что она едва-едва накаляется ватт на сорок. Тусклый электрический свет в комнате казался еще темнее, чем вечерние сумерки на улице.