Жажда любви
Шрифт:
Саре удалось, наконец, вырвать свою руку, и она с ужасом смотрела на Жюльена.
Что он — пьян, или сошел с ума, или просто испорчен до мозга костей? Может быть, он всегда был таким и умышленно вводил ее в заблуждение раньше?
Он бросился перед ней на колени и обхватил руками ее талию. Его хриплый, заикающийся голос казался пародией прежнего.
— Красавица моя, красавица, что бы там ни было... я опять с вами... не надо этой холодности, этого официального тона... вы ревнуете... я тоже ревновал к Кэртону... ревность до добра не доводит.
Она опять вырвалась
— Не смейте прикасаться ко мне, — прошептала она одними губами, но так отчетливо, что каждый звук ее голоса долетал до Жюльена, оставляя в нем неизгладимое впечатление.
— Ради вас я столько выстрадала! Ради вас я сидела в тюрьме, и только моя любовь к вам спасла меня от смерти. Ради вас, ради такого низкого человека — вот в чем ужас и унижение! Я жалею теперь, что Шарль Кэртон не был моим любовником; этот, по крайней мере, любил меня по-настоящему, а не так подло и низменно, как вы. Я готова полюбить кого угодно, только бы заглушить в себе мою любовь к вам. Я пришла к вам, чтобы снова скрепить узы любви, расторгнутые, как я думала, только временем. Я верила, что время бессильно убить любовь, ее убивает только подлость. Любовь выше всех испытаний, кроме этого последнего ужасного испытания — обнаружения душевной низости в любимом человеке. Я ухожу! И молю Бога, чтобы мы никогда больше не встретились, чтобы я никогда не слышала вашего имени, чтобы вы раз навсегда были изъяты из моей жизни и из моего сердца!
Она исчезла за тяжелой портьерой, и звуки ее шагов замерли в отдалении.
ГЛАВА XXVI
Живя, чувствуешь, что одновременно и живешь и умираешь.
Стендаль
Существует такой предел страданий, когда человек как бы раздваивается: отчаяние, которое разрывает на части сердце, не проявляется никаким внешним образом.
Франсуа не заметил перемены ни в выражении лица, ни в звуках голоса Сары.
Гак, которая, вопреки приказанию, все-таки дождалась возвращения своей госпожи, констатировала только утомление последней, что ее нисколько не удивило; Сара казалась спокойной, и только, очевидно, была не в настроении рассказывать о результатах своего визита.
Но как только Гак вышла из комнаты, она заперла дверь на ключ, подошла к окошку и подняла жалюзи.
Конец!
Конец всему!
Она стиснула рукой край подоконника, даже не замечая, что ей больно; физические страдания не имели над ней власти.
То, что она пережила, имело для нее слишком большое значение, — от этого зависела вся ее дальнейшая судьба.
Какой ужасный кошмар, как все нелепо и жестоко, это — вторая роковая ошибка в ее жизни!
Верить тому, кому не следует верить, давать там, где твои дары не ценятся! Какое безумие!
Неужели возможны подобные вещи? Неужели мужчины грубо набрасываются на женщин и оскорбляют их не только в романах, но и в действительной жизни?
Да, это так, с ней случилось нечто подобное!
Как трудно предвидеть, что влияет на поступки человека! Жюльен проникся убеждением, что она любила Шарля Кэртона, и это опрометчивое убеждение, которое опровергалось и ее любовью к нему, и тем доверием, которое всегда существовало между ними, и страданиями, которые претерпела ради него Сара, он легкомысленно бросил на весы рядом с годом ее одиночного заключения и нашел, что оно все-таки перетягивает.
Ужасные месяцы тоски и надежды, так мало походившей на надежду, ужасные месяцы терпения и отчаяния! — они так глубоко врезались в ее сердце, что только одна любовь могла бы залечить эти раны!
Сара дрожала от холода, потому что поднялся очень сильный ветер, но ей это было скорее приятно; физическое страдание несколько облегчало ее душевную муку.
Как много ждала она от этой ночи, ночи их встречи после разлуки!
Первая ночь!
Она целый год готовилась к этой минуте, изнемогая от предвкушения счастья, — а теперь...
Когда она услышала голос Жюльена, все ее существо потянулось к нему, несмотря на то, что он сказал: «Алло!» Венец тривиальности, пародия на встречу возлюбленных.
— Алло!
Какой злой иронией звучало это слово!
Но она охотно простила бы ему даже это «Алло», если бы он оказался прежним, любящим Жюльеном! В сущности, он очень мало изменился, разве немного пополнел, но так незначительно, что это могли заметить только внимательные глаза любящей женщины. Зато голос очень изменился, стал грубее и утратил благородные интонации прежних лет.
Мысли бешеным вихрем кружились у нее в голове. Внезапно ей вспомнилось начало какого-то стихотворения:
«Занавесь свои окна, занавесь свои окна...»
Какая-то другая женщина тоже хотела скрыть свое горе!
Сара нерешительно потянула ставень, он захлопнулся с глухим шумом; в комнате мгновенно воцарилась темнота — символ ее беспросветного горя.
ГЛАВА XXVII
Мы всегда теряем то, что любим.
Б.В. Ит
— Итак, мы возвращаемся, — сказала Гак, — это факт.
— Возвращаемся? — с грустным недоумением переспросил Франсуа.
— Вот именно, все мы, и французы, и англичане, — подтвердила Гак с иронией. — Что касается меня, то я жду не дождусь минуты, когда мы выберемся из этого вонючего басурманского края! От ее светлости осталась одна тень. И то ли еще будет! Это мое твердое убеждение, Франсуа! Она уверяет, что не страдает бессонницей, но взгляните на ее глаза! И если все у них благополучно, то почему его не видно? Он не приходит, не пишет, даже не телефонирует! Это не похоже на любовь! Тут что-то неладно, даже очень неладно, вы и сами понимаете это, Франсуа! И, по-моему, самое правильное — вернуться домой.