Жажда снящих (Сборник)
Шрифт:
Ты плачешь. Совсем тихо. И так безнадёжно, так устало. С таким мучительным виноватым облегчением. И когда я хватаю тебя и покрываю твоё мёртвое лицо поцелуями, шепчешь, захлёбываясь слезами:
– Я… о Господи… я не могла… тебе… я не знала, как… прости… я так люблю… тебя… а ты меня теперь… нена…
Я закрываю твой рот поцелуем, не дав тебе договорить, не желая слушать объяснений, любя тебя такой – любя тебя вот такой, дрожащей, плачущей, слабой, мёртвой… И не спрашивая ни о чём.
Мне нет нужды спрашивать. Я всё знаю, милая.
Ведь
Ты не помнишь, потому что я сразу выколол тебе глаза. За то, как они, эти сверкающие глаза благородной дамы, смотрели на меня, ничтожного сына мясника – смотрели, не видя, когда ты ехала по улице на своём вороном, прекрасная и мрачная, как сама смерть, и хотела казаться сильной. И не только казалась – была, а я не хотел тебя такой, я хотел тебя слабой… А ты не умела быть слабой. Я хотел тебя слабой – а ты не умела. Не хотела учиться.
Ты так долго сопротивлялась…
Я напал на тебя со спины, в темноте, и ты так и не увидела моего лица. Я сразу оглушил тебя и любил такой – слабой, – я люблю тебя слабой, девочка… В твоей сказке женщина может быть Синей Бородой – но в настоящих сказках Синяя Борода всегда мужчина, знаешь?
Теперь знаешь.
Я доказал тебе, что сын мясника тоже чего-то стоит. И моё происхождение сыграло в нашей истории не меньшую роль, чем твоё… хоть ты и не подозреваешь об этом. Даже сейчас, когда я осыпаю поцелуями твоё лицо и шепчу, что люблю, что, даже такой, да, даже такой (нет, ты не понимаешь, ты не-по… я же мертва, я мертва), мне всё равно, мне плевать, господи, глупая моя, милая, я люблю тебя даже мёртвой…
Особенно – мёртвой.
И ты любишь меня тоже. Ты полюбила меня по-настоящему в эти минуты – когда поняла, поверила, что нужна мне любой. И ты никогда не узнаешь, что это не так. Ты не нужна мне любой. Ты нужна мне только такой.
Потому что каждый раз, входя в твоё мёртвое тело, я чувствую не только неистовое, липкое, больное счастье, но и ужас. Он застревает комом у меня в горле и остаётся, даже когда счастье выплёскивается из меня в твоё тело, и ты плачешь, потому что тоже счастлива. Ты глотаешь слёзы, а я – этот ужас, но не могу проглотить, не могу и не хочу, потому что это – моя расплата…
Я виновен, и это – моя расплата. Каждый миг. Я согласен на неё. Я знаю, что ничто не даётся даром.
И иногда – в редкие минуты, когда ты берёшь меня за руку и ведёшь в ту комнату, в свою пустую комнату и в мою комнату, где спрятан твой скелет, и мы стоим там долго-долго, прижавшись друг к другу и молча упиваясь нашей общей тайной – в эти минуты мне кажется, что ты тоже это знаешь.
Человек, который убил за улыбку
Его звали Ян Тайли, и он был человеком, который убил за улыбку. Во всяком случае, он сам так себя называл, и никто не расспрашивал, почему – некоторые считали его сумасшедшим, а остальным было недосуг. Мало ли, что он имеет в виду – многие ведь говорят, что способны убить за улыбку. Любимой, матери или
И потом, есть ведь ещё разница – кого.
И есть разница – за чью.
Наверное, это странно, но Ян Тайли никогда не улыбался.
Впрочем, что в этом странного?
Город выскользнул из сумерек, будто хищный зверь из засады. Стены сперва показались зелёными, но на самом деле они были так плотно увиты тысячелетним плющом, что камня за ним было не разглядеть. Только ближе, у самых ворот, выстроились вдоль стен, странно ровными рядами, серые глыбы, поросшие мхом. По большому счёту, им следовало давным-давно разрушиться до самого основания.
Всё это было дьявольски подозрительно, и Яну следовало об этом подумать, прежде чем соваться в этот проклятый город. Но он тогда вообще ни о чём не думал, даже о Марте. Разве что о своём желудке, основательно прилипшем к позвоночнику, и стёртых едва не до костей ногах. Он не встречал людского жилья уже несколько недель, и почти столько же не ел досыта. Он вошёл бы в этот город, даже если бы на его стенах, размахивая пращами, восседали полчища гоблинов. Какого дьявола – он знал на них управу.
Ян таскался по миру уже пятый год и знал управу на всех тварей от одного края света до противоположного. С этими ободряющими мыслями он и ступил в город, увитый плющом, а через минуту стоял, растерянно озираясь, и обзывал себя последними словами. Этих, впрочем, тоже.
Их были десятки, и они всё прибывали. Он даже не понимал, откуда они взялись: как будто появлялись прямиком из спёртого, застоявшегося воздуха. «Какой странный тут воздух, – отстранённо подумал Ян, глядя на стекающиеся со всех сторон прозрачные тени. – Словно не город, а погреб. Который не проветривали пару сотен лет».
Существа были похожи на людей и не пытались напасть, но это не утешало. За считанные мгновения они сбились вокруг Яна плотным кольцом, и теперь смотрели на него огромными глазами без малейшего выражения. Красивыми глазами – эти твари были красивы, несмотря на почти прозрачную плоть. «Может, эльфы?.. Этих остроухих столько разновидностей – кто их разберёт…» Ян смущённо откашлялся, пробормотал приветствие на общеэльфийском наречии. Никакой реакции. Всё так же стоят – не нападая, не выжидая, просто стоят. Ян переступил с одной истёртой ноги на другую, выругался сквозь зубы. Небо над городом было серым и плотным, будто крышка.
«Проклятье, до чего неприятное местечко».
– Здравствуй. Мы ждали тебя.
«Это ещё что за хрень», – встревоженно подумал Ян, оборачиваясь на голос. То, что звучал он вполне по-человечески и принадлежал старику, который, судя по внешности, был именно человеком, его не слишком обнадёжило. За годы странствий Ян не менее дюжины раз натыкался на внешне дружелюбные народцы, которые так и норовили то посвятить его в свои вожди неким извращённым способом, вроде купания в кипящем молоке, то принести в жертву своим прожорливым богам, то ещё что-нибудь столь же соблазнительное. Поэтому к фразе «Мы ждали тебя» Ян отнёсся более чем настороженно.