Жажда. Книга сестер
Шрифт:
Чудеса мои тоже получались через тело. То, что я называю оболочкой, физической природы. Чтобы до нее добраться, нужно на какое-то время устранить дух. Я никогда не был другим человеком, только самим собой, но твердо убежден, что этой силой наделен каждый. Прибегают к ней крайне редко по единственной причине: ею страшно трудно пользоваться. Требуется мужество и сила, чтобы отключиться от духа, и это не метафора. Кому-то это удавалось до меня, кому-то удастся после меня.
О времени мне известно то же, что о собственной судьбе: я знаю ??,
Это не собственно кожа, это прямо под ней. Там обитает всесилие.
* * *
Сегодня ночью чуда не будет. Уклониться от того, что ждет меня завтра, – об этом не может быть и речи. Но как же хочется.
Один только раз я использовал силу оболочки во вред. Я был голоден, а плоды смоковницы не созрели. Я так жаждал впиться зубами в нагретую солнцем смокву, сочную, сладкую, что проклял дерево, обрек его на бесплодие. Сослался на притчу, не самую убедительную.
Как я мог совершить такую несправедливость? Сезон смоквы еще не настал. Это мое единственное губительное чудо. Воистину в тот день я был заурядным. Не удовлетворив чревоугодия, позволил желанию превратиться в гнев. Но ведь чревоугодие – такая прекрасная вещь. Стоило лишь подождать, сказать себе, что через месяц-другой я смогу его утолить.
У меня есть недостатки. Во мне живет гнев, только и ждет случая вырваться наружу. Был же эпизод с торговцами в Храме – но там хоть дело мое было верное. От такого до слов “не мир пришел Я принести, но меч” отнюдь не один шаг.
Оказывается, накануне смерти я не стыжусь ничего, кроме смоковницы. Тут я и правда взъелся на невинного. Нет, я не стану киснуть в бесплодных сожалениях, просто меня злит, что нельзя сходить к этому дереву, собраться с мыслями, обнять его, попросить прощения. Пусть бы оно меня простило, проклятию тут же пришел бы конец, оно бы снова могло плодоносить, гордиться сладостной тяжестью плодов на ветвях.
Мне вспоминается сад, по которому мы шли с учениками. Яблони сгибались под грузом плодов, мы объелись этими яблоками, лучших мы в жизни не ели, хрусткими, душистыми, сочными. Остановились, только когда в нас уже не влезало, когда живот готов был лопнуть, и мы повалились на землю, смеясь над своим обжорством.
– Сколько яблок, которые мы не сможем съесть, которые никто не съест! – сказал Иоанн. – Как жалко!
– Кому жалко? – спросил я.
– Деревьям.
– Думаешь? Яблони счастливы нести плоды свои, даже если никто их не съест.
– Откуда ты знаешь?
– Стань яблоней.
Иоанн помолчал немного, потом сказал:
– Ты прав.
– Жалко – это нам, при мысли, что не можем съесть все.
Общий хохот.
С яблоней я был куда лучшим человеком, чем со смоковницей. Почему? Потому что утолил свое чревоугодие. Получив удовольствие, мы становимся лучше, все очень просто.
Сейчас, когда я один в камере, я чувствую себя той проклятой мною смоковницей. Это печально, и я поступаю как все – пытаюсь думать о другом. У этого способа одна проблема: он не слишком хорошо работает. Яблоня, смоковница; я задался вопросом, на каком дереве повесился Иуда. Мне сказали, что ветка сломалась. Наверное, дерево непрочное, ведь Иуда весил немного.
Я всегда знал, что Иуда предаст меня. Не знал, в соответствии с природой моего предвидения, как он возьмется за дело.
Наша с ним встреча особенно запала мне в душу. Я был в каком-то глухом захолустье и никого там не понимал. Я говорил и чувствовал, как растет их враждебность – такая, что сам видел себя со стороны и разделял их оторопь перед этим клоуном, явившимся проповедовать любовь.
В толпе был тощий, мрачный мальчик, из него так и сочилась досада. Он обратился ко мне с такими словами:
– Вот ты говоришь, что надо возлюбить ближнего своего, а разве ты меня любишь?
– Конечно.
– Какая нелепость! Меня никто не любит. С чего бы тебе любить меня?
– Чтобы любить тебя, не нужны причины.
– Ну-ну. Полная ерунда.
Люди захохотали, соглашаясь. Его это, похоже, тронуло: он явно впервые заслужил одобрение в своей деревушке.
Тогда-то мне и открылось, что будет: человек этот предаст меня. Сердце мое сжалось.
Собравшиеся разбрелись. Передо мной стоял только он.
– Хочешь пойти с нами? – спросил я.
– А мы – это кто?
Я указал на учеников, сидящих поодаль на камнях:
– Это мои друзья.
– А я кто?
– Ты мой друг.
– Откуда ты знаешь?
Я понял, что отвечать бесполезно. С ним было что-то не так.
Думаю, у всех есть друг такого рода: друг, про которого другие не понимают, почему он наш друг. Все ученики присоединились сразу. С Иудой все было неочевидно.
Он делал для этого все. Всякий раз, чувствуя одобрение, он говорил так, чтобы его отвергли:
– Отстаньте, у меня с вами нет ничего общего!
Дальше начинались бесконечные разговоры, в которых прорывалась его неприязнь:
– Чем же ты так от нас отличаешься, Иуда?
– Я в сорочке не родился.
– Как и большинство из нас.
– Это же видно, я не такой, как вы, разве нет?
– Что значит быть таким, как мы? К примеру, Симон и Иоанн совсем не похожи.
– Похожи: стоят перед Иисусом, разиня рот.
– Они не стоят перед Иисусом, разиня рот, они любят его и восхищаются им, как все мы.
– А я нет. Я его, конечно, люблю, но вовсе им не восхищаюсь.
– Тогда почему ты идешь с ним?