Жажду — дайте воды
Шрифт:
— Ну что же ты? А ну, расстегни шинель, похвались.
На гимнастерке у него сиял орден Красного Знамени.
— Поздравляю, Ершов.
— Служу Советскому Союзу.
Это был первый орден Красного Знамени в моем взводе.
И бойцы мои теперь частенько похваляются:
— А наш-то взвод краснознаменный!
Сегодня восьмое августа. Через четыре месяца и двадцать дней мне исполнится двадцать лет. Записи мои об орденоносце.
Желтый
Осень. Листопад… Река вздулась.
Я жду рассвета. Напротив моего наблюдательного пункта желтая лощина с поваленными деревьями.
Почему молчат гитлеровцы? Тишина только на нашем участке, а справа и слева гул битвы не смолкает.
Меня пугает тишина. Чудится, будто в этой желтой лощине нас подстерегает опасность.
Я приказал своим ребятам открыть огонь по желтой тишине. Ударили минометы. Взорвалась, вспыхнула желтая, с человеческий рост, трава, черные проплешины появились в желтом. Раздался звонок из штаба:
— Что произошло?
— Так, проверочка предположения.
Более часа обстреливаем лощину. Бинокля от глаз не отрываю. Что там есть, в этой лощине? Неужели просто затихли? Но у них все неспроста, даже тишина.
Что-то скатилось по склону лощины. Похоже, человек?
— Огонь!
Над нами закружился немецкий самолет. Наши зенитки открыли огонь. Да, в лощине затаилась опасность.
— Огонь!
«Заговорил» капитан Гопин, потом и другие батареи. Сахнов с двумя бойцами прошел на нейтральную полосу. Это я увидел в бинокль. Куда они ползут? Я спустился с наблюдательного пункта и побежал, чтобы вернуть их обратно. Убьет ведь!..
К нейтральной полосе ведут зигзагообразные траншеи. Мы вырыли их очень глубокими, выше меня (Шура утверждает, что я высокий). Стены укрепили досками, ветками.
Сахнов волоком тащит за собой какого-то фрица.
— Поймали прямо у наших заграждений.
Немец ранен в ногу. В его желтых глазах нет страха, только злая ненависть и досада, будто говорит: «Неужели я в плену?»
Пленного увели в блиндаж. Пришла Шура:
— Помочь ему?
— Это твоя обязанность, — бросил я.
Пленный отказался от перевязки, все только кричал на ломаном русском:
— Убивай меня!.. Смерть!.. Убивай!..
— Шпион? — спросил я его. — Разведчик?
— Ja, ja!.. — закивал он головой.
Я прикрикнул на него и велел перевязать. Он больше не сопротивлялся, но продолжал твердить:
— Убивай меня!.. Убивай…
Сахнов рассвирепел:
— Вы поглядите на него! Тут «языка» добыли, а он разорался: убей да убей…
Дело удачи. Немец с шестью солдатами ночью выбрался на нейтральную полосу в надежде у нас добыть себе «языка», да сам же и попался в ловушку.
— Прошу смерти! — не унимаясь, молил он.
Под конвоем мы повели его к реке. Я шагаю с ним рядом. Он зло поглядывает на меня и что-то все
— Убивай!.. Смерть!..
Я снова со всей тщательностью обыскал его.
Велел связать. Он заскрежетал зубами. Но делать-то ему нечего. Только знай орет:
— Смерть!.. Смерть!..
— Не спеши! — прикрикнул я. — Ты свое отвоевал, может, еще и поживешь. А вот «новому порядку» вашему, уж точно, скоро каюк, смерть!
Тут наконец подоспела переводчица нашего полка, и я уже мог объясниться с пленным. Спросил, знает ли он, что их войска терпят жестокое поражение под Курском. Он отрицательно покачал головой.
— Сказки мне рассказываете! — сказал он. — Мы на это времени не теряем. Немцы — люди дела.
— Вижу, — сказал я. — Люди дела… Так увлеклись своим «делом», что не ощущаете собственной слепоты, вот уж истинно увязли в сказочках Гитлера. Двадцать пятого июля свергнут ваш союзник Муссолини. Это вам тоже неизвестно?
— Ну и что ж? — вскинулся немец, видимо в это поверив. — У нас со дня на день будет новое оружие. За неделю поставим вас на колени, и конец войне.
— Воробью и во сне просо снится!..
Не знаю, как перевела эту армянскую поговорку круглолицая девушка, только, вижу, гитлеровец перекосился от ненависти.
Сахнов — герой дня, взявший «языка», — не без гордости посматривал на свою «добычу». Он весь как-то собрался, подтянулся.
И это меня радует. Сахнов начинает забывать свое горькое прошлое. Он через переводчицу спросил у пленного:
— Вы были под Смоленском, господин немец?
— О да, был. Полстраны вашей истоптал!
— А теперь сам ко мне под каблук попал! — разъярился Сахнов, и всегда доброе лицо его запылало гневом. — Небось это ты и сжег мое село, сукин сын! И зачем только я тебя в живых оставил!..
Он весь посинел от негодования, зло, со свистом сплюнул и ушел. Наверное, на себя не надеялся, боялся, что не удержится и прикончит пленного.
Из штаба армии нам сообщили, что «язык» наш — бывалый разведчик. Сахнова и двух моих бойцов наградили именными ручными часами. Сахнов совсем голову потерял, все бормотал про себя:
— Да ведь эти часы? Это мой первый честный заработок, добытый своим потом. О господи!
Пистолет, отобранный у пленного, я отдал Шуре. Маленький браунинг, со спичечный коробок.
Сегодня шестнадцатое августа. Через четыре месяца и двенадцать дней мне исполнится двадцать. Записи мои о праведном.
Окопы укрыты кустами малины. Она буйно разрослась. И сейчас над окопами желтый потолок из осенних листьев. Я шагаю под этим желтым потолком.