Желание

трещина розового окуляра

Я нигде преклонить головы не могу.

Верить в мир замогильный – увы! – не могу.

Верить в то, что, истлевши, восстану из праха

Хоть бы стеблем зеленой травы, – не могу.

Омар Хаям

***

Мой тектонический разлом синапсов берет свое начало в далеком прошлом, время раннее, вселенная лишь продолжала расширяться, покоряя недоступное нашему пониманию, хм, назовем это запредельем. Мне было всего 4 года от начала моего короткого путешествия по улице – жизнь. Самое печальное на этой улице то, что, поднимаясь выше по номерам, ты не знаешь, когда эта улица оборвется, дар разочарования в дороге по заданному маршруту открывается

Ты каждый год поднимаешься выше, видишь новые дома, начинаешь понимать архитектуру построек, это начинает нравиться, но стоит задержать внимание на 1 доме, посмотреть на его кирпичики, почувствовать уют, людей и прочую ересь, как вдруг ты осознаешь что все это время улица изменялась, изменилось все, кроме дома, уютом стал запах потухшей надежды и безразличия к себе, твои легкие сгнили, углекислый газ, доминирующий в комнатах этого гнилого поместья не веселит, он обрекает на вечный сон, мерзкий и сопутствующий тебе до точки невозврата, ты просто сосуществуешь с другими и ждешь, просто ждешь, в голове блином по воде прыгает слово вдруг, вдруг, вдруг, вдруг, а вот сколько раз так отскочит уже неважно, ведь конец очевиден, бульк и все твои вдруг превратились в груз, тянущий тебя на дно, груз обволакивающий шею, но от этого удушья удовольствия ты не получишь.

Моя цивилизация лишь зарождалась, грезы становились явью и появлялись грезы. Люди поняли истинное предназначение черепной коробки, дающей им безграничное в ограниченном пространстве.

Тогда же, в мир революционных идей, технологий, изменяющих первозданный облик планеты Земля, в городе, с большим избытком неудачников и успешных людей, сосуществующих в относительном мире и гармонии. В знаменитом на весь мир Лос-Анджелесе своими фильмами, музыкой и возможностями, открывающимися лишь крайне старательным людям, юный создатель, чьи нейроны, передававшие сигналы по синапсам могли лишь оживлять игрушки осознал доминантную истину. Мальчишка познал предначертанную безысходность каждого бродячего камня.

Был теплый летний вечер, планета уже достаточно обернулась для того, чтобы на небо взошла луна и шкура космической пантеры местами дырявой, затмила космическую гладь давая людям возможность упорядочить анархичные пропуски искрящегося света в нечто земное. Цветы, целый день слюняво обгладывающие частицы фотонов, опадающих осенними листьями, уже подготовились к мирному выделению углекислого газа и лишь букашечки, вызывающие у меня больше некий генетический интерес, чем отвращение вроде цикад и сверчков, зарождали свою тайную вечерю.

Под этот суточный эпилог дня на одной из улиц Пасадены одна семья скомкалась у себя в гостиной для мирного, порой гипнотизирующего просмотра телевизора в ожидании неспешащей отфильтровать от мусорного эфира человеческий разум сонливости. Все уютненько для себя расположились каждый на своей завсегдатай позициях. Носитель мешочка полного никогда уже не планировавшими выйти на свет ребятишек величаво разлегся своими громоздкими габаритами на мягком, приятным на ощупь диване, ощущая силу приближающейся сонливости, которая взяла бы контроль над его веками и поставила над ними свою властную диктатуру. Он безразлично наблюдал за происходящим на экране в ожидании команды ко сну, однако его супруга, породившая меня, была крайне увлечена программой и не собиралась никого укладывать, разве что моего младшего брата, но он уже спал в своей детской кроватке и видел свои детские сны, выкормленный грудью своего создателя он обессилил и ушел в глубочайший транс, для подготовки ко следующему дню. Кормилица уже надевшая на себя свою любимую розовую пижаму, подняла на свое кресло ноги, обхватила руками свои колени и прижала их к груди, все еще одержимо поглощенная источником повествования.

В это время на белом шерстяном коврике вел в бой свой легион наездников на бронированных динозавров император всея гостиной – обычный мальчик. Насрать ему было на всю эту скучную ахинею, что нес ведущий, находящийся в одном из старейших склепов планеты, он говорил об истории этого скопления костей, но для меня тогдашнего это было не более чем урчание желудка. И все бы прошло незаметно, возможно я бы уже спал, но тут армия императора невзначай решила свернуть к экрану и тогда поднял неокрепший плод свою горькую, не получившую сладость голову.

Типичный завсегдатай библиотеки с приторным запахом путешественника, привыкшего тревожить усопших, стоял посередине вытянутого коридора, вымощенного песчаниками, вот-вот обещавшими осыпаться и сделать частью истории нынешнего представителя человеческой расы. Человек, потративший всю свою жизнь на изучение истории всех, кто когда-либо жил на этой планете, нелепо стоял, одетый в шорты гнилого-бежевого цвета и обычную бежевую рубашку, взглядом на которую можно было определить, что она достаточно поношена временем, слегка потрепанную и уже успевшую впитать в себя небольшую часть пота, выделенного волнующимся существом. Не смотря на все это, голосом своим он громоздко аннигилировал всю свою нелепость и казался мудрецом, глаголющим истину, доступную лишь узкому кругу фанатиков, столь непостижимую для обычных людей, но способную загипнотизировать их на относительно небольшое время.

Держа череп в правой руке, он волнообразно смещался с центра то вправо, то влево осторожно переступая с ноги на ногу, казалось он не хочет, чтобы череп ожил и вежливо попросил его вернуть к родной кучке костей. Взгляд его напоминал голодного до пожирания своих мягких тканей антрополога. Он тыкая в почти каждый участок черепа объяснял его строение, его не смущало то, что пройдет каких-то двадцать – сорок лет и его жизнь оборвется, хотя в то время умереть можно было каждый день, но не будем вдаваться в подробности, он станет таким же обглоданным временем скелетом, только иного строения, и на какой-нибудь будущей космической передачи от его уже дряблого позвонка такой же зачитанный историей человечества ведущий спокойно отделит его черепную коробку от дряхлого крепежа, дабы досконально рассказать о ее устройстве. Но как известно, об этом данный господин не задумывался. Пухленький антрополог рассказывал:

– Данный представитель кроманьонцев жил 5 тысяч лет назад, это можно определить по данным следам времени, размещенным по всей площади черепа.

И он начал медленно поглаживать голую кость подобно матери, которая всей своей заботой гладит бережливой ладонью личико прекрасного младенца, чей сон так прекрасен к вечеру для отца семьи.

Продолжая свой рассказ о когда-то жившей персоне, он заполучил все внимание четырехлетнего ребенка, будто зная это антрополог придвинул череп ближе к камере, дабы подсознание юнца четче запечатало где-то в долговременной памяти это бескожое уродство. Он продолжил говорить, но уже неким туманным, просачивающимся через каждую вызванную мурашку голосом, голосом способным свести с ума неокрепший разум.

– Этот череп, принадлежал человеку, который когда-то в детстве упал на острый камень и прожил с неправильно сросшейся челюстью еще 20-30 лет.

Он округлил пространство вокруг бугорка похожего на небольшой пустынный холмик, дабы переключить внимание зрителей на эту область черепушки.

Маленький мальчик, загипнотизированный круговыми вращениями, вокруг костяного бугорка забыл о существовании его армии, забыл о том, что он сидит у себя дома. Ему казалось, что он и есть этот череп, его голову держит рассказчик и также тыкает во все места его головы, только намного жестче, антропологу нужен был голый череп и сейчас грязный ноготь зашел за кожу обещая выдрать небольшой кусочек, но тут он отвлекся от этого.