Желание
Шрифт:
– А что, по-твоему, не так с моей одеждой?
– Да нет, все так, – отвечаю я, и так оно и есть, потому что никто – никто от слова совсем – не выглядит в брюках от «Армани» более сексуально, чем этот вампир, стоящий передо мной. Правда, ему я этого не скажу. Он и так слишком много о себе воображает. К тому же признать это было бы равносильно тому, чтобы сделать поворот куда-то, куда я, быть может, и не хочу, невзирая ни на какие узы сопряжения.
Его глаза грозно щурятся.
– Знаешь, ты можешь говорить это сколько угодно, но выражение на твоем лице говорит о чем-то совсем,
– Да ну? – Теперь уже я поднимаю бровь, подавшись к нему немного ближе. – О чем именно оно говорит?
Поначалу мне кажется, что он не ответит. Но затем я вижу, как что-то внутри него меняется. Вижу, как что-то в нем растворяется, пока осторожность, которой он, как щитом, заслонялся все последние недели, не уступает место такому безрассудству, которого я от него не ожидала.
– Оно говорит, что что бы ни происходило между нами те четыре месяца, это не имеет значения. Оно говорит, что ты всегда будешь хотеть Джексона. Оно говорит… – Он замолкает и подается вперед, пока наши лица не оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга и мое сердце не начинает биться, как обезумевшая птица. – Что ты не успокоишься, пока не разорвешь узы нашего сопряжения.
Глава 13. Асоциальный инфлюенсер
– А ты этого хочешь? – шепчу я, слыша, как в моих ушах шумит кровь. – Ты хочешь их разорвать?
Он опять откидывается на спинку своего стула и спрашивает:
– А это сделало бы тебя счастливой?
Его вопрос пробуждает что-то в моей душе, что-то такое, с чем я не готова встретиться лицом к лицу, и я прибегаю к злости, которая в моих отношениях с ним всегда упрощала дело.
– Как я могу быть счастливой, если ты даже не делаешь вид, будто ты говоришь мне правду?
– Я всегда говорю тебе правду, – огрызается он. – Просто ты обычно бываешь слишком упряма, чтобы верить в нее.
– Это я-то упряма? – говорю я, не веря своим ушам. – Я? Это же ты не желаешь дать мне прямой ответ.
– Я дал тебе достаточно ответов. Просто они тебе не нравятся.
– Ты прав. Они мне не нравятся, потому что они уклончивы. Я задала тебе простой вопрос, а ты не можешь даже…
– В том вопросе, который ты мне сейчас задала, нет ничего простого, и, если бы ты так упорно не прятала голову в песок, ты бы это понимала. – В глубине его глаз пылает гнев, и на этот раз, когда он обнажает клыки, это по-настоящему страшно. Страшно не потому, что я его боюсь – мне никогда в голову бы не пришло, что он может обидеть меня, – а потому, что теперь я понимаю, как неопределенность, нависшая над узами нашего сопряжения, действует на него.
К тому же его слова слишком близки к истине, и моя злость проходит. Но не потому, что я не права насчет его ухода от ответа, поскольку я права. А потому, что в чем-то прав и он. А это значит, что правда, видимо, находится где-то посередине.
И потому, что я это понимаю, я делаю глубокий вдох и медленный выдох.
И крепко сжимаю его руку.
И шепчу:
– Ты прав.
Его напряженные плечи расслабляются, и его ярость уходит так же легко, как и моя. Он тоже сжимает мою руку, и его пальцы переплетаются с моими, хотя лицо его остается все таким же настороженным.
– Почему мне кажется, что ты пытаешься усыпить меня, внушить мне ложное чувство безопасности?
Я уныло смотрю на него.
– Наверное, потому же, почему мне все время кажется, что ты пытаешься водить меня за нос.
– И почему же?
Часть меня не хочет отвечать на этот вопрос, но это та самая часть, которая сожалеет, что я вообще завела этот разговор. Однако именно я его завела, и именно я обвинила Хадсона в том, что он не честен со мной. А раз так, то мне нужно исправить дело, несмотря на то, что, сказав ему правду, я поставлю себя в чертовски неловкое положение.
– Я боюсь, – наконец-то признаю я, глядя на что угодно, только не на его красивое лицо.
– Боишься? – В его голосе звучит потрясение. – Ты боишься меня?
– Да, тебя! – Я смотрю ему в глаза. – Кого же еще? И Джексона. Меня пугает вся эта ситуация. Как же может быть иначе? Это хаос, и как бы все это ни повернулось, кто-то обязательно пострадает.
– Грейс, неужели ты не видишь, что именно этого я и пытаюсь избежать? – Он качает головой. – Я не хочу причинить тебе боль.
– Вот и не причиняй. Просто будь со мной честен, и я тоже буду честна с тобой.
– Честность – это еще не гарантия того, что ты не пострадаешь, – тихо говорит он.
И тут меня осеняет. Хадсон пребывает в таком же смятении, как и я.
В таком же смятении, как и Джексон.
Не понимаю, почему это не дошло до меня раньше. Вероятно, потому, что он всегда кажется таким уверенным в своих силах, в своей способности контролировать процесс, неизменно знающим, что надо делать в любой ситуации.
Правда, нынешняя ситуация отличается от всех других, о такой ситуации никто из тех, кого я знаю, не слышал никогда. Мне начинает надоедать вечно выступать в роли подопытного кролика, с которым что-то происходит впервые.
Я стала первым человеком, поступившим в Кэтмир.
Я первая горгулья, родившаяся за последнюю тысячу лет.
Я первая, кто за многие и многие века сумел отвоевать себе место в Круге.
И первая, чьи узы сопряжения были разорваны… и почти сразу же заменены другими.
В романах, написанных в жанре фэнтези, обретение человеком своей пары всегда подается как нечто чудесное, но думаю, авторы, пишущие о таких вещах, не бывали ни с кем сопряжены. Иначе они бы знали, как вся эта ситуация напрягает, пугает и подавляет.
Они бы знали, что не существует волшебной палочки, с помощью которой можно было бы заставить такие отношения работать. Или придать им легкость и непринужденность. Или хотя бы сделать их такими, какими ты хочешь их видеть.
Часть меня хочет сбежать, хочет сделать то, в чем меня обвинял Хадсон, то есть спрятать голову в песок, пока вся эта ситуация не рассосется сама собой или не перестанет иметь значение.
Но Хадсон наблюдает за мной, он ждет моего ответа. И надо иметь в виду, что он и Джексон бессмертны – и сама я тоже весьма близка к тому, чтобы жить вечно. А значит, эта ситуация не рассосется, пока я ею не займусь.