Желание
Шрифт:
Я переодеваюсь в спортивные брюки и самую линялую и удобную футболку с изображением One Direction, хватаю с пола рюкзак и выхожу за дверь.
Но, судя по всему, вселенной надоело просто пассивно парить мне мозги, и она решила начать действовать, потому что, едва войдя в библиотеку, я вижу Хадсона, который сидит у окна, уткнувшись в книгу Хелен Прежан «Мертвец идет».
Это немного слишком, но, похоже, Хадсон любит театральность в выборе книг. Может, подойти и поговорить? Но сейчас я не в том состоянии, чтобы мериться с ним остроумием. К тому же
Будь на его месте кто-то другой, я бы решила, что он просто не заметил меня. Но Хадсон – вампир с самыми острыми слухом, зрением, обонянием и осязанием на планете. Он не может не знать, что я здесь. Я уже чувствую, как между нами протягивается невидимая нить, соединяющая нас на каком-то глубинном уровне.
Может, все-таки подойти и поздороваться? Ведь он как-никак спас мою жизнь, хотя ради этого ему пришлось сразиться с его гнусным отцом… не говоря уже о том, что теперь он вынужден носить магический браслет, не позволяющий ему пользоваться волшебной силой вплоть до выпуска из школы.
Но в конце концов я трушу и так и не подхожу к нему. Да, мы видели друг друга в школе и сидели за одним столом после того, как оказались сопряжены, но между нами всегда имелся буфер. Мы ни разу не оставались наедине после тех минут перед Испытанием, когда я сотворила чары, чтобы позволить ему освободиться и оказаться наконец вне моей головы. И, судя по тому, что он все время сторонится меня – даже когда рядом находятся наши друзья, – ему так же, как и мне, не хочется, чтобы мы остались наедине.
В конце концов я иду к столу, стоящему в другом конце библиотеки, решив – как всегда – увильнуть.
С твердым намерением не обращать внимания ни на него, ни на мое израненное сердце, я сажусь на стул и достаю свой ноутбук. И подключаюсь к библиотечной сети, чтобы воспользоваться одной из тех баз данных, доступ к которой можно получить только из этого помещения. Не проходит и пяти минут, как я начинаю работать над своим проектом по аэродинамике полетов на тему различий между крыльями горгулий и драконов.
Исследований по горгульям почти нет – что неудивительно, если учесть, что Неубиваемый Зверь уже много веков сидит на цепи, и за последнюю тысячу лет единственной известной горгульей стала я сама. С другой стороны, я могу исследовать саму себя, а значит, кое-что у меня все-таки есть.
Вскоре я погружаюсь в процесс и провожу почти два часа за учебой под выбранный наугад плейлист на Spotify. Но когда начинает звучать песня Bad в исполнении Джеймса Бэя, я начисто забываю о статье, которую читаю, и возвращаюсь в свой собственный персональный ад.
Мои руки дрожат, пока слова песни разрывают меня, словно взрывы гранат. Джеймс Бэй поет об отношениях, которые разбились, так что их уже не склеить, и каждое его слово жжет мою душу, как огонь.
Я вынимаю из ушей наушники, как будто они раскалены, и так яростно отодвигаю от стола свой стул, что едва не опрокидываюсь на спину. Придя в себя, я не могу не заметить, что Хадсон пялится на меня с противоположной стороны библиотеки.
Наши взгляды встречаются, и, хотя чертовы наушники лежат на столе, я все еще слышу эту песню. Мое дыхание пресекается, руки начинают дрожать, а на глазах опять выступают слезы.
Я отчаянно стучу по экрану телефона, пытаясь положить этому конец, но, видимо, я случайно нажала на кнопку громкой связи, и теперь песня вырвалась на свободу.
Меня будто парализует. Черт, черт, черт.
Внезапно красивые тонкие пальцы Хадсона сжимают мою руку, и все замирает… кроме этой глупой песни. И моего еще более глупого сердца.
Глава 9. Я и те-кого-нельзя-называть
Хадсон не говорит ни слова, вынимая телефон из моих судорожно сжатых пальцев. И так же молча выключает песню, так что библиотека вновь погружается в благословенную тишину.
Он продолжает молчать и тогда, когда снова вкладывает телефон в мои дрожащие руки. Но его холодные пальцы касаются моих, и мое уже и без того измученное сердце начинает колотиться изо всех сил.
Его глаза, блестящие и такие дерзкие, несколько мучительных мгновений не отрываются от моих. Его губы начинают чуть заметно шевелиться, и я уверена, что сейчас он что-то скажет, наконец нарушив молчание, которое висит между нами уже много дней.
Но он ничего не говорит. Вместо этого он поворачивается и идет к своему столу. И я не могу больше этого терпеть – этого молчания, повисшего между нами, словно сердце, забывшее, что оно может биться.
– Хадсон! – Как и та песня, мой чересчур громкий голос гулко отдается в зале, который сейчас, к счастью, почти пуст.
Он поворачивается, с царственным видом подняв одну бровь, его руки засунуты в карманы его строгих черных брюк, и я не могу сдержать улыбку. Только Хадсон Вега с его британской прической помпадур и самодовольной ухмылкой мог надеть классические брюки и белую рубашку, отправившись в библиотеку в такой поздний час.
Его единственной уступкой стали закатанные рукава баснословно дорогой дизайнерской рубашки, обнажающие безупречно вылепленные предплечья – и я не могу не признать, что он выглядит чертовски привлекательно. Потому что он Хадсон, и разве может быть иначе?
До меня доходит, что я пялюсь на него, примерно тогда же, когда я осознаю, что он пялится на меня. Я сглатываю, пытаясь подавить вдруг охватившую меня нервозность. Откуда она вообще взялась?
Это Хадсон, который несколько месяцев обитал в моей голове.
Хадсон, который спас мою жизнь и при этом едва не уничтожил весь мир.
Хадсон, который каким-то образом – несмотря ни на что – стал моим другом… а теперь и моей парой.
Это слово, «пара», все так же висит между нами. И заставляет меня нервничать, когда я едва заметно улыбаюсь и говорю: