Желай, Рапунцель
Шрифт:
Нет, кое-что все-таки изменилось. Женщина тяжело дышала, вдыхая и выдыхая через нос, отчего выбившиеся по бокам из аккуратной прически волосы взлетали и опадали. Рано или поздно дыхалка будет подводить курильщика. На лице, что так часто удерживало выражение покорной невинности, появились сетки морщин. Они располагались с поразительной ассиметричностью, словно владелица лица каждодневно нещадно эксплуатировала свою способность демонстрировать эмоции: кривилась так, что кожа скукоживалась, как после долгого воздействия воды, безжалостно терла чувствительные места вокруг глаз, растягивая и мучая кожу, и до бесконечности морщила лоб. Контраст между образом, который запомнился Дане, и нынешним был колоссальным.
На Ирине были фирменные жилет и блузка. Что-то подобное носили консультанты в одном из отделов косметики на первом этаже торгового центра. На лацкан был прикреплен бейдж с ее именем. Ирина осунулась, но усталой не казалась. Образ благополучия был отлично выдержан, когда как истина скрывалась в деталях. Женщина чуть шевельнулась, и свет скользнул по ее лицу. Так и есть. Темные круги под глазами выступали из-под слоев тональных средств. Тушь осыпалась темной крошкой на левую щеку: тюбик с засохшим нутром давно пора было сменить. На подбородке остался темный мазок – наглядный перебор при использовании консилера.
Раньше Ирина Шацкая не позволяла себе подобные оплошности. В глазах других она всегда была едва ли неидеальной.
– Шацкая. – В конце голос матери сбился на хрипоту. Она больше не произнесла ни слова, словно уверившись, что сказанного вполне достаточно для полноценного приветствия.
На мгновение в глазах Ирины вспыхнули огоньки, и взгляд жадно прошелся по Дане.
«Да, я же всегда напоминала ей отца».
Но перед ней был не Арсений. Осознание этого постепенно притушило пламя. Ирина устало отклонилась назад и присела на выступ подоконника.
– Думала, ты укатила заграницу, – сухо сообщила она. – Ты же полиглот.
– Я не могла. – Даня почувствовала, как внутри растет пустота. – Тогда бы Геру, Лёлю и Киру отдали бы чужим.
– Ум-м, – протянула Ирина. Ни единой эмоции.
– Ведь тебя лишили родительских прав. – Даня сделала резкий бесшумный вдох. – Пару месяцев назад.
Ирина молча смотрела на нее.
«Она продолжает пить». – Даня была в этом более чем уверена.
– Ты не пришла в суд.
– В суд, – без интереса повторила за ней женщина.
– На судебное заседание по лишению тебя родительских прав.
– А, ну да. А ты, значит, ходила?
– Конечно. Меня допрашивали. – Пустота внутри меняла оттенки. Темно-серый сменился чернотой. – Как и Лёлю. И Геру. И Киру. Судья спрашивала, как ты принимала участие в их воспитании. Свидетелем пришла и Арина Сергеевна.
– Кто это?
– Соседка. По площадке. Сказала, что ты была плохой матерью.
– О. – Губы Ирины дернулись. – Как же весело людям лезть в чужую жизнь.
– Все пришли. А ты не пришла. – Отчего-то Дане было важно подчеркнуть это обстоятельство. И делать это снова, и, если потребуется, – снова.
– Я же отправила своего представителя – адвоката со смешной фамилией… как там его… забыла. – Ирина подняла руку и вяло пошевелила пальцами. – С этим… как оно называется?
– С заявлением о признании исковых требований. О лишении родительских прав.
– Угу, оно. – Женщина вытянула из кармана пачку сигарет и задумчиво смяла уголочек. – Знаешь, не люблю суды. В коридорах пахнет чем-то старческим, а в туалетах лежат такие угловатые куски хозяйственного мыла… – Она меланхолично показала дочери пачку сигарет и постучала пальцем по картинке с предупреждением о вероятности выкидыша у курильщиц. – И они тоже воняют.
Даня сжала край своего свитера. Пальцы впились в ладонь через ткань, от трения на кончиках ногтей частично стерся лак. Не удовлетворившись этой болью, она защипнула сквозь брюки кожу на бедре и вздрогнула.
– Лёля, Гера и Кира, – она произносила каждое имя четко, делая значительную паузу в конце, как будто опасаясь, что мать не вспомнит, о ком идет речь, – живут со мной.
– Правда? – Пачку сигарет Ирина сжала между ладонями и теперь смотрела на дочь с ленивым интересом. – Забрала к себе? Такая добренькая. А ведь раньше любила исчезать – прямо как твой отец. Оба себе на уме. Ни о ком не печетесь.
«Не слушай ее. Не слушай. НЕ слушай».
– Мальчишки скучают. – Следующее Даня процедила сквозь зубы. – Я могу позволить тебе поговорить с ними по телефону…
– Вряд ли у меня будет на это время. – Пачка сигарет выпала из рук женщины. Она тоскливо посмотрела на пол, но поднимать потерянное не спешила. – Я в последнее время занята. Без Арсения как-то странно… – Мать неспешно нагнулась и, коснувшись пальцем выпавшей сигареты, глянула на Даню снизу вверх. – А ты, похоже, живешь… и без любимого отца. Обрезала волосы… А папочка любил твои волосы. Заплетал тебя вечно. Шушукались с ним… Такие близкие. – Она тяжело выпрямилась, хрустнули суставы. Пачка сигарет так и осталась лежать на полу. Уголки ее губ потянулись вниз, лицо превратилось в отвратительную маску. – Вечно обнимались с ним. Такие дружные и любящие. Как любовники…
– Я спешу. – Даня развернулась, чтобы уйти. В горле стоял ком. Дышать удавалось с трудом.
– Стой. – В интонациях Ирины прорезалось странноватое оживление. – Ты так выросла. Дай взглянуть на тебя.
«Уходи».
Но Даня не ушла. Ноги вросли в пол. Склизкие стены пещеры с каждой секундой сдвигались, темные своды нависали над самой головой, а холодная тьма поднималась из-под земли, обвивала ее лодыжки, устремлялась выше и царапала раны.
Голос Ирины стал мягче. В глазах появился холодный блеск.
– Сколько тебе уже?
– Двадцать три. – Даню начало знобить.
– У тебя нет кольца, – будничным тоном заметила Ирина и нервно огладила собственную руку. Старое обручальное кольцо все еще украшало ее палец. – А дети?
– Нет. – Мысль о детях повергла Даню в ужас. Ноги едва не подкосились. – У меня Кира, Гера и…
– Хрень… – Ирина с остервенением потерла лоб. – Женщина должна выйти замуж. Должна любить кого-то. У нас с тобой одна беда на двоих. Единственный, кто нас с тобой любил – это Арсений. А сейчас… – Она снова попыталась потянуться за сигаретной пачкой, но на полпути устало расслабила руки и чиркнула пальцами по грязному полу. – У нас с тобой ничего нет. Он ушел, и нас больше никто не любит. Мы теперь такие нелюбимые. – За этим последовал тихий смешок.