Железная коза
Шрифт:
Долго ли, коротко ли свадебный пир длился, однако закончился. Пожилые мымры-невольницы отвели девочку сначала в дворцовую душевую, сняли безыскусную крестьянскую одежонку. Долго и придирчиво рассматривали еще совсем не оформившееся, почти детское, тело.
Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Вздыхали рабыни, отводили глаза, однако дело свое сурьезное делали. Купали ребенка в парном молоке и скисшем, натирали эвкалиптовым и розовым маслами, осыпали
— Прежде чем шмель мужа соберет пыльцу с клевера твоей невинности, — сказала самая старая рабыня, — милочка, заруби на носу: искусство любовной игры с пожилым мужчиной заключается в том, что ты должна оказаться там, где он соберется лечь, раньше него самого.
Наконец, обернули Ознобушке плечи полупрозрачной, легкой, как паутинка, тканью и отвели в евроремонтную опочивальню. Русская печь в изразцах под потолок с пультом дистанционного управления, домашний кинотеатр без умолку кариес рекламирует, и не вырубишь, кнопка «Выкл.» залипла. И на огромной, с хижину отставного солдата Ноздря-Дундуна кровати дожидается черноброву дивчину, завернувшись в трофейный персидский халат, Хилахрон, законный ее муж.
Застучало перепелочкой девичье сердечко. От подруг слыхивала малолеточка, что мужчина с девушкой может сделать, какую боль причинить. Напряглось ее совсем не оформившееся, почти детское, тельце, попыталась она поплотней завернуться в свою скудную паутинку.
Старичок взглянул на девочку и тихо так, ласково, говорит:
— Ты не бойся, ложись рядом, погутарим ладком. Я развешу вермишель вымысла на твоих ушах, расскажу заветную сказку.
Делать нечего, легла Озноба на самый краешек огромной, как отчий дом, кровати. Лежит, дрожит мелко, зубы крепко сжаты.
— Итак, — начал князь, — в одной далекой стране жили-были мулат с мулаткой. И была у них самка какаду, рябенькая такая. — «Подрядчика-подлеца надо бы утопить в Славутиче-Днепре, — подумалось князю. — Стервец клялся закончить кремль-мавзолей к октябрьским Праздникам неурожая, и где этот кремль-гостинец, я вас спрашиваю? Только котлован вырыт. А что мне делать с одним котлованом? Что скажет бог Мор, [2] если меня положат в голый котлован? Нет, я вас уверяю, подрядчика-подлеца надо утопить».
2
Мужское воплощение Марены.
Тут маленькой девочке вдруг подумалось, что у ее мужа чудесный голос: бархатный, нежный и вкрадчивый.
— Рассказывай, дедушка, рассказывай! — Озноба придвинулась ближе.
Патриарх удивленно посмотрел на новообретенную супругу, но продолжил:
— Однажды снесла попугаиха яичко, не простое, а золотое. — «И верховного волхва надо бы утопить в Днепре-Славутиче. — привычным водоворотом кружили его миротворческие мысли. — Скажете, все пожертвования на ремонт капища Перумова идут на ремонт капища? Ой, я вас прошу! — подумалось государственному мужу. — А почему тогда его жена покупает мясо не на базаре, а в универсаме „Паттерсон“?»
Ознобушка не могла понять, что происходит. Внутри проснулось новое чувство. Душистый страх вместе с предвкушением чего-то неведомого, но манящего, радужной волной растекся по телу. В висках застучали горячие молоточки, участилось дыхание. Девочка придвинулась еще ближе, еще теснее.
— Мулат бил-бил, не разбил, — пробормотал сквозь наступающую дрему старик. Он ничего не замечал.
Озноба чуть не задохнулась от закружившего
— Мулатка била-била, не разбила, — пробубнил старец.
Тяжело дыша, Люба прижалась к мужчине и запустила руку под халат. (На халате искусный умелец вышил сценку из репертуара персидских бань, где, как известно, отдельные кабинки не предусматривались. Поскольку наша книга может попасть в руки детей, описание сценки опускается). Никто Ознобушку не учил, но она сразу нашла искомое и стала хищно мять пальцами.
— А дальше, дальше? — задыхаясь, прохрипела она, сорвав и отшвырнув с ланит полупрозрачную паутинку. — Да позволит Мста [3] энцифалитным клещам селиться у тебя под ногтями, если ты не скажешь, что там дальше!
3
Богиня справедливой мести.
Князь испуганно дернулся, но цепкие руки крепко прижали его к кровати. Это была не простая кровать, она не скрипела, а исполняла фривольную песенку «На морском песочке я Марусю встретил», впрочем, не будем отвлекаться.
— Мимо бежала камышовая крыса, хвостиком махнула, и яйцо… — пропищал фальцетом старик. — «Не буду я никого топить! — мысленно пообещал богу Мору старец. — Это шутка была… Ты что, шуток не понима-а-а!..»
— Яйцо? О-о-о! — застонала глухо Озноба-Краса-на-выкате-глаза, обнаженная, как провод.
— Яйцо разбилось! — выкрикнул поддавшийся слепой панике старик.
Дальше терпеть крошка была не в силах. Розовыми ноготками она разодрала персидский халат мужа на дюжину самодостаточных для мытья пола тряпок и, словно амазонка коня, оседлала распростертое тело. Чресла девы пронзила сладкая боль, желанная боль. И все завертелось.
Утром еще ничего, а к обеду дворцом поползли слухи. Распространял их камердинер Митро-Фашка, человек, страдавший энтеробиозом. Болезнь проявлялась зудом в нижних отделах прямой кишки, иногда мочеполовыми расстройствами. Выраженные желудочно-кишечные симптомы и нервные явления наблюдались редко. Имя камердинера на древнем языке значило «не возвращающий выпрошенные посмотреть Ди-Ви-Ди». Камердинер бродил палатами, заходил и в дворницкую, и на конюшню, брал очередного слушателя за грудки и говорил с таинственным видом:
— Конечно, я верный раб своему господину, но у раба тоже сердце имеется. И я не могу найти себе места, глядя на то, что происходит. Да не позволит Ярило [4] стаду моих речей потравить огород достоинств солнцеподобного.
Тут уж и в дворницкой, и на конюшне Митро-Фашку садили за стол, наливали стакашку смородиновой водки под ободок и начинали провоцировать с гнусной целью выведать пикантные подробности:
— Да ведь ничего особенного и не происходит! Да нам совсем и не интересно! Да ты все выдумал!
4
Очень статусный бог. Без его соизволенья не вывесят ни один рекламный плакат. Да что плакат, ни один кандидат в народные избранники избирательную компанию не начнет.