Железная леди
Шрифт:
– Итак, вы отказались возвращаться в Англию и вести жизнь, которая уготована вам по рождению, потому что лейтенант Маклейн не мог это сделать, а вы чувствовали себя ответственным за его гибель. – Ирен говорила бесстрастно, как доктор.
Мистер Стенхоуп взял стакан обеими бронзовыми руками; ароматная жидкость плескаласть из стороны в сторону, как медное море.
– Не так все просто. У меня были основания полагать, что моя жизнь тоже находится под угрозой. Поэтому я предпочел ее сохранить. Потерявшись в Афганистане.
– Где вы были вне опасности,
– Пока не вернулся в Европу, – признал он.
Ирен наклонилась вперед, опустив руки на подлокотники кресла:
– Почему, мистер Стенхоуп? Почему вы вернулись? И почему сейчас?
Он тяжело вздохнул:
– Я узнал пару вещей. Теперь я полагаю, что врач, который помогал мне на поле битвы во время отступления из Майванда, тоже выжил. Думаю, он может быть в опасности. Я не позволю еще одному человеку погибнуть по моей вине!
– Но как вы его найдете? – В негромком голосе Ирен зазвенел металл. Она использовала такой тон, желая подстегнуть собеседника или заманить его в ловушку, но даже в этом случае умудрялась наполнить реплику всей эмоциональной мощью глубокого конральто. – Ага. Значит, все не столь безнадежно, как вы заставили нас думать. У вас есть зацепка. У вас есть… его имя!
От ее слов он подскочил, словно от удара кнута:
– Что значит одно имя в мире, где так много людей?
– Ниточка, мистер Стенхоуп. А из одной нити можно соткать целое полотно. Назовите мне имя.
– Вам оно ничего не скажет! Имя обычное, каких тысячи. Вам незачем знать.
– Мы можем найти вашего доктора, если с вами что-то случится.
– Как вы его узнаете?
– А как его узнаете вы сквозь пыль сражения и через столько лет, прошедших после вашей встречи?
– Уговаривать бесполезно, мадам. Я уже жалею, что раскрыл вам даже свое имя.
– Разве вы не видите? Когда вы знали тайну и почти никому ее не доверили, это, вероятно, привело к трагедии с Маклейном! Секреты хороши для заговорщиков, а не для тех, кто говорит правду.
– Но это несчастное имя ничего для вас не значит! Все это для вас ничего не значит. Однако вы неумолимы, мадам. Черт подери, вы хуже афганцев!
– Право кричать на мою жену, – спокойно заметил Годфри, – я оставляю за собой.
Мистер Стенхоуп сразу замолчал, затем, утомленный, погрузился в кресло, спросив:
– И вы когда-нибудь это делаете?
Годфри улыбнулся:
– Нет.
– Я вижу почему. Она… не из тех, кому отказывают.
– Верно, – согласился Годфри.
Мистер Стенхоуп поставил свой стакан с бренди на боковой столик и махнул загорелой рукой.
– Уотсон, – сказал он. – Его имя Уотсон. – Он посмотрел на нас с усталым торжеством: – Видите? Информация абсолютно бесполезна. Вы только что выяснили, что любопытство может не только сгубить кошку, но и завести в тупик.
– Боже мой, конечно, – прокомментировал Годфри почти вкрадчивым тоном. – Знаете, сколько тысяч Уотсонов живет в Англии? Сколько сотен из них могут быть врачами?
Тем не менее Ирен зажмурилась и захлопала в ладоши, как будто получила в подарок редкий драгоценный камень, а потом наклонила голову в сторону ничего не понимающего бедного мистера Стенхоупа.
– Ах, не стоит отчаиваться, мой дорогой сэр, – произнесла она, бросив многозначительный взгляд на меня. – Вероятно, я уже знаю подходящее место, где начать наши поиски таинственного доктора Уотсона. Годфри, – промурлыкала примадонна, закрывая тему, – думаю, я тоже выпью этого превосходного бренди.
Глава десятая
Судьбоносный поцелуй
Мистеру Стенхоупу понадобилась помощь, чтобы подняться наверх. Напряжение, испытанное им во время исповеди, ослабило организм, и без того изнуренный годами лишений и совсем недавней – если Ирен права – попыткой отравления. И хотя считается, что бренди укрепляет тело и дух, в этом случае, по моему мнению, оно подействовало ровно наоборот.
У двери в свою спальню гость поблагодарил Годфри за поддержку, пожелал Ирен спокойной ночи – ведь теперь она получила ответы на вопросы – и попросил меня остаться на несколько мгновений, потому что хотел поговорить со мной.
Я уже открыла рот, чтобы отказаться, ведь беседу можно отложить и до утра, но Ирен поторопилась ответить за меня:
– Прекрасная идея! Вы выглядите бледным, сэр, после рассказа о ваших злоключениях в Афганистане. Внимательная сиделка быстро вернет нам всем покой.
Ее предложение выглядело вполне разумным, хотя, каким бы плохим ни оставалось состояние мистера Стенхоупа, назвать нашего гостя «бледным» было огромным преувеличением, если не комплиментом.
Итак, мои друзья вдвоем помогли мистеру Стенхоупу дойти до постели, где он, не раздеваясь, улегся со вздохом облегчения поверх стеганой перины. Меня насторожило, что Годфри с Ирен ретировались чересчур поспешно.
Пока в спальне никого не было, керосиновая лампа едва теплилась – Софи становилась настоящим тираном, когда дело касалось экономии. Я намеревалась почитать или заняться шитьем при свете лампы, но его едва хватало, чтобы разглядеть вытянутую руку. Я подошла, чтобы подкрутить фитиль.
– Оставьте, как есть, – попросил мистер Стенхоуп. В ответ на мой вопрошающий взгляд он указал на окно: – Мы же не хотим оказаться слишком на виду для внешнего мира.
– Ой! – Я отдернула руку от латунного колесика регулятора, как от змеиных клыков. – Вероятно, в этой комнате оставаться небезопасно.
– Вряд ли он сейчас отважится на еще одну попытку, но лучше не искушать судьбу.
Выражение лица моего собеседника было трудно различить в полумраке под гобеленовым балдахином; лишь необычайно белые зубы и белки глаз мерцали жемчужным сиянием, отражая скудный свет. Я села на стул с прямой спинкой, на котором мне вряд ли удалось бы задремать, и погрузилась в неловкое молчание.
В приходе отца посещение больных являлось весьма почетной обязанностью. С самого детства я привыкла сидеть в течение долгих часов у постели страждущих; тогда я и научилась терпению и уважительному отношению к смерти.