Железная маска. Между историей и легендой
Шрифт:
8 мая Сен-Мар дал свое согласие на перевод в Бастилию и, по всей вероятности, обратился к Барбезьё с запросом о том, как практически должен осуществляться переезд. Последовал ответ.
«Я задержался с ответом на письмо, которое вы потрудились послать мне 8-го числа прошлого месяца, — писал Барбезьё 15 июня, — поскольку король раньше не сообщил мне о своих намерениях на сей счет. Теперь же я могу передать вам, что Его Величество с удовлетворением воспринял ваше согласие перейти на службу в Бастилию в должности начальника крепости. Вы должны иметь наготове все необходимое для отъезда к тому моменту, когда я дам соответствующее распоряжение, и доставить с собой, соблюдая все меры предосторожности, вашего старого заключенного». [261]
261
Ibid., vol. 1431. P. 126.
Можно
Следующее письмо подтверждает предположение о том, что инициатива исходила от Сен-Мара, а король лишь дал на то свое согласие.
«Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 9-го числа сего месяца, — писал Барбезьё Сен-Мару 19 июля. — Король счел за благо, чтобы вы покинули остров Святой Маргариты, дабы направиться в Бастилию вместе с вашим старым заключенным, принимая всевозможные меры предосторожности, чтобы не позволить ему видеться или говорить с кем бы то ни было. Вы можете написать королевскому наместнику этой крепости, чтобы он держал наготове камеру, в которую вы могли бы по прибытии поместить заключенного». [262]
262
Ibid., vol. 1432. P. 129.
Таким образом, было получено согласие на то, о чем просил Сен-Мар: король «счел за благо», чтобы он привез с собой своего «старого заключенного». Он может даже написать королевскому наместнику. Формула «не позволить ему видеться или говорить с кем бы то ни было» слишком обычна, чтобы иметь характер настоятельного требования, который всегда придавал Лувуа своим рекомендациям. Барбезьё лишь хочет, чтобы заранее была подготовлена камера. Просто камера! Вспомним о карцере 1669 года, который должен был иметь несколько дверей, чтобы из него не доносились даже крики! Или вспомним хотя бы о распоряжениях в Эгзиле относительно обустройства в Большой башне абсолютно надежной камеры, а также о камере на острове Святой Маргариты, которая, по мнению тюремщика, была самой красивой и надежной во всей Европе! В Бастилии же было достаточно простой камеры, первой попавшейся! А ведь ответственным лицам, королевскому министру и генерал-лейтенанту полиции, хорошо было известно, что в камерах Бастилии плохая звукоизоляция. И тем не менее ничего не было сделано для ее улучшения в камере «старого заключенного».
В угоду Сен-Мару предполагалось также изменить существовавшую до сих пор административную систему: «старый заключенный» обеспечивался за счет бюджета роты вольных стрелков, который, в свою очередь, пополнялся из экстраординарных фондов военного министерства. Поскольку эта рота оставалась на острове Святой Маргариты, заключенного пришлось перевести из ведения государственного секретариата военных дел в ведение министра королевских имений, запоздавшего с первой выплатой. [263] 4 августа Барбезьё вновь писал Сен-Мару:
263
BnF, Mss., Clairambault, vol. 698, fo 1617.
«Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 24-го числа прошлого месяца и в котором вы сообщили мне о принимаемых вами мерах предосторожности для перевозки вашего заключенного. Отчет об этом я представил королю, который одобрил его и счел за благо, чтобы вы отправились вместе с заключенным, о чем я писал вам в одном из своих предыдущих писем, которое вы, надеюсь, получили к настоящему времени.
Его Величество не счел нужным выдать распоряжение, о котором вы просили, на предоставление ночлега на всем вашем пути до Парижа: будет достаточно того, что вы по собственному усмотрению и за свой счет станете располагаться на ночлег там, где, на ваш взгляд, наиболее удобно и безопасно». [264]
264
S.H.A.T., s'erie Al, vol. 1432. P. 56.
Таким образом, именно губернатор Святой Маргариты выступил с инициативой, а король лишь одобрил и «счел за благо». Однако лишь до известного предела: вместо того чтобы выдать тюремщику охранную грамоту, которая бы позволила ему без труда размещаться на ночлег в военных крепостях, королевских замках и цитаделях, ему предложили самому организовать остановки на ночлег, из собственных средств платить владельцам постоялых дворов и устраивать своего заключенного, как заблагорассудится.
Итак, резюмируем: нет, секрет Эсташа был вовсе не тем, что думали! Даже если он и был достаточно важным в какое-то время, в 1669-м, а также еще и в 1670 году, во время странного молниеносного визита Лувуа в Пинероль, то к 1675 году он утратил изрядную долю своей важности. Опасение, что этот секрет мог стать достоянием Лозена, не помешало в 1680 году освободить его, и не только его одного, но и, что гораздо удивительнее, его слугу, который также вполне мог узнать секрет Эсташа. Из этой затруднительной ситуации вышли довольно просто, объявив, что слуги покойного Фуке выпущены на свободу. Единственным, кто проявил тогда беспокойство, и беспокойство нешуточное, был Лувуа, потребовавший, чтобы оба бывших слуги Фуке были скрыты завесой абсолютного молчания. Следовательно, речь не шла о некоем династическом секрете, прямо или косвенно связанном с королевским семейством. Дело Данже имело отношение к какому-то значительно менее важному предприятию, которое на протяжении определенного времени старались скрыть.
Пришла пора подвести некоторые предварительные итоги нашего исследования судьбы Эсташа Данже. Итак, что же удалось установить?
1. Это был слуга, подданный короля Франции, католического вероисповедания, датой рождения которого, вероятно, был 1643 год. («Я думаю, что мне шестьдесят лет», — сказал он врачу Фрекьеру в 1703 году, за месяц или за два до своей смерти.) Следовательно, в момент его ареста в Кале 31 июля или 1 августа 1669 года ему было тридцать шесть лет.
2. Можно считать имя Эсташ Данже его настоящим именем, учитывая два соображения. Во-первых, Людовик XIV подписал ордер на его арест, в котором было указано это имя, а ведь король Франции, обязанный отчитываться перед одним только Богом, не опустился бы до совершения подлога. Если он отдал приказ капитану де Воруа захватить «некоего Эсташа Данже», то так и звали упомянутого человека. Во-вторых, это имя отсутствовало на черновиках трех ордеров на арест, которые должны были получить Воруа, Сен-Мар и маркиз де Пьенн. Если бы речь шла о вымышленном имени, то, очевидно, не стали бы принимать такие меры предосторожности.
3. Из корреспонденции явствует, что имя заключенного писалось по-разному: Эсташ Данже (письма от 19 июля 1669 года и от 15 февраля 1679 года), Эсташ Данжер (письмо от 13 сентября 1679 года), Эсташ д'Анжер (письмо от 8 апреля 1680 года). Лувуа иногда писал «некий Эсташ» (письмо от 23 декабря 1678 года, инструкция от 20 января 1680 года, письмо от 10 июля 1680 года). Эти варианты дают основание сомневаться относительно того, как именно звучало имя заключенного:
было ли его имя Эсташ, а фамилия Данже;
было ли Эсташ его фамилией, к которой иногда добавлялось название его родного города (или города, в котором он работал) — Анжера;
было ли Эсташ его именем, притом что его фамилия неизвестна, а название его родного города — Анжер.
Многие слуги носили вместо фамилии название провинции или города. В настоящее время невозможно сделать выбор среди этих трех вариантов{48}.
4. Эсташ Данже был арестован не по причине того, что совершил какое-то преступление, а за то, что он что-то знал, что-то видел, за то, «для чего он был использован», «за свою прошлую жизнь» (что предполагает известную продолжительность действия). Слуга не жил изолированно: у него был хозяин или хозяйка, именно он или она и доверили ему роковую для него миссию.