Железная роза

Обер Брижит

Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме — настолько, насколько мог в данном состоянии. Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.

Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома. Голос Марты — как удар кулаком под дых:

— Да?

— Я хотел бы повидаться с тобой.

Она мне ответила, причем в голосе у нее не было ни малейшего удивления, оттого что

я позвонил:

— Сожалею, но вы ошиблись номером.

И она повесила трубку. Я привалился к стеклянной стенке кабинки. Марта не может разговаривать. У нее кто-то есть. Полиция? Сбиры Зильбермана? Марта не попыталась заманить меня в ловушку: она повесила трубку. Что это может значить? Сердце мое забилось от безумной надежды. Что, если Марта… Нет, нет, я не должен предаваться иллюзиям. Марта всего лишь платный агент организации мясников. Звери, переодевшиеся людьми… Фраза всплыла у меня совершенно неожиданно, уж не название ли это какой-то древнегреческой басни… Как бы то ни было, я не мог вернуться к себе и правильно сделал, что перебрался на лоно природы.

Перед тем как отвалить на юг Франции, мне нужно повидать двух человек. И от этих встреч зависит, отправлюсь я туда или на шесть футов под землю. Ланцманн и Зильберман… У Ланцманна имеется какая-то информация, которой я не знаю и которая мне необходима, прежде чем встретиться с Зильберманом. И я решил заглянуть к нему в кабинет. Он работает допоздна.

Машину я остановил довольно далеко от его дома и остаток пути прошел пешком, внимательно поглядывая на прохожих. Дверь в подъезде всегда открыта. Я вошел и поднялся на второй этаж. Там приложил ухо к двери: до меня долетел неразборчивый гул голосов. Значит, у Ланцманна пациент. Я поднялся на несколько ступенек и затаился в темноте, моля Бога, чтобы никто не вздумал пойти по лестнице.

Дом этот был спокойный, за те двадцать минут, что я прождал, лифт поднялся только один раз. Вдруг дверь отворилась. Выкатился тщедушный человечек и, горячо пожав руку великого кудесника, вошел в лифт, а сам целитель, провожая его, стоял в темных дверях. Я изготовился к броску. Дверь лифта закрылась за пациентом. Я ринулся в темноту. Мой уважаемый гуру поднял голову и наткнулся на кулак, которым я изо всей силы врезал ему между глаз. Отлетев назад, в коридор, он рухнул на безукоризненный зеленый палас, удивленно всхлипнув, причем удивление его было ничуть не меньше моего: это был не Ланцманн! Тем хуже, назад мне уже пути нет. Я захлопнул дверь ударом ноги, приподнял незнакомца за волосы и приставил ему к горлу нож.

— Где Ланцманн?

Незнакомец, высокий, худой тип, захлопал ресницами и выдавил:

— Что вы делаете? Отпустите меня!

Я вонзил лезвие на полсантиметра — показалась кровь, испачкавшая белый воротник его халата.

— Перестаньте! — взвизгнул он и, запинаясь, проблеял: — Ланцманна нету, я замещаю его.

— Где он?

— У вас за спиной, дорогой Жорж, — прозвучал из темноты насмешливый голос.

Я вздрогнул.

— Бросьте этот дурацкий нож и встаньте.

Вооружен он или блефует?

— Я не блефую. Если вы не бросите нож, мне придется выстрелить. Я не могу рисковать.

Голос у него был спокойный. Неужели этот дьявол читает у меня в мыслях? Я отбросил нож, и незнакомец отполз вперед, потом, бледный от страха, встал, прижимая

руку к шее.

— Спасибо, Анрио, — бросил Ланцманн. — Оставьте нас. Если вы мне понадобитесь, я вас позову.

Анрио провел пальцем по шее и с неудовольствием воззрился на измазавшую его кровь. Не произнеся ни слова, он ушел в одну из комнат и плотно закрыл за собой дверь.

Холодному прикосновению пистолетного ствола к моей спине вторил ледяной голос моего психоаналитика:

— Встаньте, Жорж. Идемте ко мне в кабинет. Нам надо побеседовать.

Я дошел до кабинета и машинально уселся на диван, безмолвного свидетеля стольких психоаналитических сеансов. Ланцманн, как обычно, опустился в свое кресло. Он был в элегантном сером костюме в клетку и держал меня под прицелом своего Р-38. Его серые шерстяные носки были подобраны в тон костюму. Ланцманн снял очки и свободной рукой помассировал переносицу.

— Жорж, вы причиняете мне бездну хлопот.

Я чувствовал себя скверным учеником, вызванным к благожелательному, но выведенному из терпения директору лицея. Наглость этого типа была просто беспредельна. Я открыл было рот, однако он не дал мне и слова вымолвить.

— Не говорите мне об этой нелепой истории с покушением. Вы преуспели в одном: совершили убийство, а ведь я хотел всего лишь помочь вам.

— Вам не кажется, что мне было трудно догадаться о ваших намерениях?

— Жорж, Жорж, это опять ваша паранойя! В конце концов, я вырвал вас из рук убийц, которые вас преследовали и которые перед этим зарезали молодого врача, я занялся вашим лечением, а вы не нашли ничего лучшего как сбежать, точно преступник с каторги, прикончив моего служащего.

— Вы заперли меня и пичкали наркотиками!

— Не говорите чуши! Вы бредили из-за высокой температуры.

Щелчком он сбил с брючины воображаемую пылинку. Меня переполняла неуверенность. И я услышал свой лепечущий голос:

— А зачем вы меня преследовали?

— Чтобы вас защитить!

— От кого?

— Да от вас же! Драгоценнейший Жорж, поймите, я ведь отнюдь не круглый идиот. Когда я вас лечил в клинике после той катастрофы, у вас вырвались кое-какие признания относительно вашей деятельности, ну выразимся так, не совсем законной… Потом вы решили лгать мне, а я решил выяснить поточней. И провел свое собственное расследование, о, можете мне поверить, крайне конфиденциально. А впоследствии увидел, что вы впадаете в манию преследования, и понял, что надо быть готовым вмешаться. Вы оказались на грани раздвоения личности со всеми вытекающими неприятными последствиями…

— Но вы же убедились, что я не бредил, что на мою жизнь действительно покушались!

Я вскочил. Ланцманн шевельнул пистолетом, веля мне сесть.

— Я не знаю, какое осиное гнездо вы разворошили, да и не желаю знать. По правде сказать, мне бы вообще не хотелось больше видеться с вами. Поверьте, Жорж, мое единственное желание, чтобы вы перестали считать меня врагом, покинули мой кабинет и никогда бы в нем больше не появлялись.

Во мне была гигантская усталость; в то же время я испытывал чувство покинутости и страшную злость — злость на Ланцманна за то, что он отказывается от меня, — и не мог преодолеть в себе детского ощущения брошенности. «Брошенный своим психоаналитиком, он сломался!» Дичь какая-то. А Ланцманн продолжал: