Железная вдова

Чжао Сиран

Я перешагиваю порог и спешу в комнату деда и бабки. Меня поселили к ним несколько лет назад после второй моей попытки выскользнуть из дома посреди ночи.

– …а вот и Красная Птица!

Похолодев, я замираю на месте и едва не падаю.

О нет, только не это!

Даже мои одержимые хризалидами родичи, радостно гикающие при появлении всех прославленных боевых единиц, стыдливо умолкают. Никто не хочет признать, что Красная Птица – самая сильная хризалида в Хуася. Единственная наша хризалида класса «Король», высотой примерно пятьдесят метров в своем Исходном Облике. Но ее пилотирует Ли Шиминь, Железный Демон, наполовину жунди, бывший обитатель камеры смертников, убивший собственного отца и братьев, когда ему было всего шестнадцать. Сейчас ему девятнадцать. Его казнь отложили на неопределенный срок только потому, что у него до жути высокое духовное давление, самое высокое за последние двести лет.

У пилотов-наложниц всегда есть риск, что они умрут во время битвы, но те, кто попадает к нему, обречены на неминуемую смерть.

Выжить не удалось никому.

Девушка скоро умрет.

– Эй!

Голос отца выдергивает меня из моих мыслей. Я испуганно вздрагиваю, хватаясь за деревянные стены.

Ножки его стула скрипят о бетонный пол. Он встает, по нахмуренному лицу скользят тени.

– Ты почему такая грязная?

Ледяной пот скапливается у края моей повязки.

– Упала на террасах.

В кои-то веки не соврала.

Из планшета доносится лязг – столкнулись дух-металл и ци. Мои дед и брат продолжают смотреть, словно все в порядке. Отец обходит их и устремляется ко мне. Узел поредевших волос жалко болтается на его голове и бьет по затылку.

– Смотри у меня, если ты водишь шашни с каким-то парнем!

– Конечно, нет. – Я отступаю назад и ударяюсь плечом о дверь в комнату деда и бабки.

Соврала наполовину. Я просто разбила чье-то сердце.

Отец подходит ближе, нависает надо мной так, что у меня начинает двоиться в глазах.

– Смотри у меня, если не пройдешь проверку на девственность…

От одного этого слова меня встряхивает, и страх улетучивается.

– Говорю в последний раз – никто в меня не пролез! – кричу я. – Прекрати! Тебя на этом переклинило.

Он потрясенно моргает. Но я чувствую, как в нем поднимается ярость.

Я проскальзываю за дверь и захлопываю ее перед его носом.

– Что ты мне только что сказала? – От его криков дрожит дом, кулаки молотят по двери. Латунная ручка сотрясается, судя по звукам, в ней что-то сломалось.

– Я ноги разматываю! – Прижавшись спиной к двери, я начинаю выполнять свою угрозу. Незабинтованные ступни гораздо более неприличны, чем обнаженная грудь. Не говоря уже о запахе гниющей плоти, который можно причислить к биологическому оружию, единственному в своем роде. Девушки должны поддерживать фантазии о своей красоте и изяществе, пользуясь духами, нося вышитые туфли и никогда не снимая обмотки ни перед кем, даже своими мужьями.

Кулаки отца оставляют дверь в покое, но легкие продолжают работать. «Непочтительная! Неблагодарная! Шлюха!»

Типично.

Доносится слабый голос матери, пытающейся успокоить отца. Брат смеется. Дед подкрутил звук трансляции до предела. А в хризалиде ради всего человечества умирает девушка.

Я не решаюсь выйти из комнаты на ужин.

В животе урчит и булькает, как овсянка, которой ему хочется, но я не покидаю плетеное кресло моей бабки и держу ступни в деревянном корыте – том самом, в котором их готовили к переломам.

«Вот видишь! Ну и нечего бояться, что твои родственнички пострадают» – с этой мыслью из глубин подсознания просачивается моя гнилая, отвратительная сущность.

Я выдергиваю деревянную пробку из высокого термоса, который мои дед и бабка держат в своей комнате.

«Им на тебя наплевать».

Выливаю в корыто очередную порцию горячей воды. Лекарственные травы и коренья бешено крутятся под струей, окрашивая воду в красно-коричневый цвет – цвет крови, забытой в темном углу.

«Вот и ты на них наплюй».

Над моей головой жужжит фонарь. В мрачных углах комнаты движутся тени, и кажется, что они подползают ближе. Я опускаю термос и устремляю пустой взгляд на кучу соломы рядом с кроватью деда и бабки – мое ложе для сна. В Хуася есть такая пословица: девушка, вышедшая замуж, – как вода, выплеснутая за дверь. В отличие от своего брата Далана, который передаст следующим поколениям имя семьи У, будет жить в доме и заботиться о родителях, я не оставлю долгого следа в жизни родичей. За меня нужно назначить цену и сбыть с рук. У меня нет даже собственной кровати – они этим не озаботились.

Из-за стены доносятся приглушенные звуки: стук палочек о миски, восторженная болтовня Далана о битве. Хризалиды победили. Разумеется. Если бы сражение закончилось иначе, в деревенских громкоговорителях взревели бы сирены, и мы бы бросились на восток, как наши предки из провинции Чжоу.

Взрослые помалкивают. Надеюсь, они думают обо мне.

Надеюсь, сходя в могилу, они пожалеют о том, как относились ко мне и Старшей.

Впрочем, людей, приговоренных к семейной казни, не кладут в могилы.

Я вздрагиваю, выталкивая из головы образ наших гниющих тел, висящих на Великой стене.

Открывается дверь. Я сжимаюсь в кресле, не зная, на чем остановить взгляд, и надеясь, что глаза у меня не такие красные и опухшие, как кажется мне самой.

Мать, доковыляв до меня на перебинтованных ногах, протягивает мне миску с овсянкой. Я принимаю ее с неловким кивком. Обхватываю холодными пальцами горячий фарфор. Горечь, как слезы, заполняет мой рот. Мать садится в изножье кровати. В животе у меня тугими кольцами сжимается напряжение.

«Что ей нужно?» – огрызается какая-то часть меня, а другая часть продолжает свое: «Останови меня!»

– Тяньтянь, – произносит она мое детские прозвище, потирая старые ожоги на руках, – нельзя разговаривать с отцом в таком тоне.

– Он первый начал. – Я бросаю на нее сердитый взгляд, хотя мои щеки обжигает стыд. Подношу миску ко рту, чтобы спрятать лицо.

«Останови меня! – твердит каждый удар моего сердца. – Останови меня. Останови».

Но мать лишь печально хмурится:

– И почему тебе всегда нужно все портить?