Железные Лавры
Шрифт:
– Ты, ярл, со своим обычаем на чужих землях, - собрал строгий, но справедливый вид граф Ротари.
– Вот не догорят твои славные воины, ярл, до земель моего соседа ниже по течению, так он оскорбиться может, поняв это так, что я ему вызов бросаю, почитая всю его землю могильником.
– Сколько воинов у твоего соседа, преславный граф? – деловито осведомился ярл.
– Три сотни толковых мечников соберет и еще две сотни из вассалов выжмет, если ссора вширь пойдет, - щурясь кислым смешком, насчитал наперед граф.
– Пять по сто мне не армия, если в лоб, а не в спину, - ничуть не хвалясь,
Граф живо переглянулся с дядей: а не Бог ли послал нам на службу такое чудовище?
– Отвечай за свои слова, непобедимый ярл, - сказал граф, - а с соседом лучше иметь мир. Озеро есть у моего замка. Не море, но, может, довольно?
– Не видел, но, может, и так, славный граф, - умел не упираться в гордость чудной ярл.
А я уж видел, какую граф затевает забаву своим домочадцам: палить плоты с чужестранными трупами посреди домашнего озерца. И тут, наконец, господин Ротари обратил свой взор на меня, словно почувствовал, как я забрался к нему клещом под боевой шлем. Точь-в-точь смотрел на меня и волчий вожак, добрая ему память.
– А эта черная муха – что, духовник при тебе, славный ярл? – вопросил он.
– Ты – христианин?
– Нет, славный граф, я не христианин, хотя ваш христианский Бог невозбранно помогает мне на твоих землях, - в очередной раз все честно объяснил ярл. – И он мне не духовник, а такой же путник, как я. В летах совершенных, пусть сам и говорит за себя.
– Монах-странник? – прямо вопросил меня господин Ротари и – таким голосом, будто всяких монахов-странников на его землях как мух в летний полдень, не намашешься.
Что делать, соврал по накатанному, как с любимой песчаной горки в детстве на заду съехал. Так вновь преступил завет геронды Феодора. Зато уж лишний повод обрел торопиться к геронде на самую жгучую исповедь, не терять времени даром в чужих краях.
И уже все остальное выложил, как на духу, на такой изысканной латыни, какой здешние горы и леса, верно, не слыхивали со времен легионерских привалов Цезаря.
Граф переглянулся с седым дядей, тем увеличив мой вес и значение едва не до самого ярла. Я даже дыхание затаил.
– Говоришь, как какой-нибудь медиоланский ритор, не хуже, - и мне показал граф радушный свой оскал. – Кабы не чернявый, так признал бы в тебе здешний древний род. Из арабов никак?
Удивил меня граф, наконец, своей поздней прозорливостью. То верно: мать моя, даруй ей, Господи, покой и радость на небесах, была по отцу сирийкой и при рождении, до Святого Крещения, была наречена Фатимой. То я и признал, не таясь.
– Ты и в арабском силен, чернорясец? – вопросил граф.
– Впитал с молоком матери, - соврал я, ибо впитывал арабскую речь с шербетом арабских торговцев
– Может пригодиться этот грачёнок, - шепнул графу его дядя.
Граф немного помолчал, глядя прямо на меня.
– Значит, Силоам вовсе опустел? – спросил он, не взгрустнув ни на миг.
– Так и есть, господин, - подтвердил я.
– Может, и к лучшему, чище здесь пути станут, - сказал седой дядя графа, явно радуясь тому, что шайки больше не станут виться вблизи, по путям паломников.
Видать, не кормили этих знатных господ пути редких тех и нищих искателей правды и чудес.
То ли вопросить, то ли повелеть мне еще что-то собирался граф, но в этот миг донесся из глубины леса за его спиной волшебный неуместный звук: тонкая серебряная струна тренькнула, будто лесной бог Пан тронул ее в печальной задумчивости. Все кони разом прянули ушами. И тотчас из чащи выскочил пеший воин и что-то зашептал у стремени господина. А граф, слушая его, стрельнул глазами в ярла Рёрика, как крепкую стрелу пустил, кою мечом уже не отмахнешь. То была стрела опасной вести, но она ничуть не смутила ярла: он стоял на месте нем и недвижен. У меня же вдруг подвело живот, хоть и никакого страха не было, откуда бы страху взяться, пока ярл так крепко стоит?
– Выведи живо! – велел граф воину, и тот снова канул в чащобу, а граф обратился к дяде: - Вот и новые чудеса, недаром вчера в самый полдень петух орал.
И вот вывели на поляну меж «бычьих рогов» еще одного факира судьбы – шла у графа и вправду чудная охота, дикой охоте в посрамленье.
Такого странника вовсе можно было не представлять. По небольшой, походной арфе с посеребренной планкой колков запросто было признать: он из рапсодов непролазных дебрей, он из череды орфеев бескрайних топей, откуда канувшим душам всплыть труднее, чем из глубин Аида. Одним словом, языческий певец-бард, и все прочие части его облика – долгие в рыжину власы с утлым венцом из веточек на них, некая темная руна на лбу, узкое, как бы стекающее с небес лицо, рваный кустами плащ с шитьем из непонятных знаков – подтверждали его высокое лесное предназначение. Был он возрастом, пожалуй, меня немного старше, вровень с ярлом Рёриком, если только не умел принимать любую личину. Впрочем, вряд ли колдуны-певцы принимают личину красивого, тонколикого юноши с чертами, выписанными горностаевой кистью или фазаньим перышком, когда во хмелю. А бард был в сильном хмелю и стоял как будто не на тверди, а на корабле в бурю, но стоял опытным навклером, владельцем судна.
Так глянул он мне в глаза, что и меня как бы знакомо закачало, а нутро так бы и опросталось не в верх, а вниз. Я возопил простить меня и помчался в ближайшие кусты. И вот с того пробега, вижу теперь, началась моего путешествия Глава вторая...
[1] Лев IV Хазар (годы правления 775-780), незадолго до своей кончины начавший борьбу с иконопочитанием.
[2] Ярл – высший титул в средневековой Скандинавии; в ту эпоху – племенной вождь.
[3] Триклиний – пиршественный зал.
[4] Силенциарий – придворная должность в Византии; ее носитель отвечал за поддержание порядка и тишины в Большом императорском дворце в Константинополе.
[5] Геронда – с греческого «старец».
[6] Обол – мелкая монета.
[7] Антоний Великий (251-356) – великий подвижник, пустынник и основатель отшельнического монашества.
[8] Оглашенный – человек, еще не принявший Святое Крещение, но уже наставляемый в вере.
[9] Купель Силоам – городской иерусалимский водоём, к которому Спаситель послал слепого, чтобы тот умылся и прозрел (Ин., 9:1-7).