Железный бурьян

Кеннеди Уильям

— «Стемнело под вечер, и вспыхнули в таборе костры, и бродяга у всех на виду шагал по путям, чтоб на поезд вскочить, сказал он: назад не приду».

— Кончай песни петь, — сказал Рыжик. — Спать не даешь.

— Я ему рыло расквашу, — сказал Френсис и встал.

— Без драк, — сказал Лось. — Она нас вышибет к черту или полицию позовет.

— Значит, это будет день, когда меня вышибли из ночлежки, — сказал Френсис. — Это свинюшник. Я жил в свинюшниках получше, чем этот поганый свинюшник.

— Где я вырос… — начал Старый Туфель.

— Мне начхать, где ты

вырос, — сказал Френсис.

— Заткнись. Я из Техаса.

— Тогда скажи город.

— Галвестон.

— Не задирайся, — сказал Френсис, — а то получишь в нюх. Я боевой мужик. Не то что Финни. Двенадцать человек побиваю.

— Ты пьяный, — сказал Старый Туфель.

— Да, — сказал Френсис. — Башка отказывает.

— Давно отказала. Какая муха тебя укусила?

— Ни хера не муха. Муха это ерунда.

— Змея?

— Во, змея. Гремучая. Это я понимаю. Нашел о чем поговорить. Кто хочет говорить о змеях? Лучше о бродягах поговорим. Из-за Элен стал бродягой. Пакость, не хочет домой, не хочет стать человеком.

— «Элен плясала хулу в Гоно-лу-лу», — запел Руди.

— Заткни пасть дурацкую, — сказал ему Френсис.

— Люди меня не любят, — сказал Руди.

— Поёшь, руками махаешь, про Элен говоришь.

— Я собой не владею.

— Про то и говорю, — сказал Френсис.

— Я старался.

— Знаю, но ты не можешь — значит, живи какой есть.

— Мне нравится быть осужденным, — сказал Руди.

— Нет, не будь осужденным, — сказал ему Френсис.

— Мне нравится быть осужденным.

— Никогда не будь осужденным.

— Мне нравится быть осужденным, потому что я делал плохое в жизни.

— Ты никогда не делал плохого, — сказал Френсис.

— Вы, полоумные, заткнитесь там, — заорал Рыжик, сев на койке.

Френсис немедленно встал, побежал по проходу и с разбега смазал Рыжика кулаком по губам.

— Я тебя уделаю, — сказал Френсис.

Рыжик откачнулся от удара и упал с койки. Френсис обежал койку и пнул его в живот. Рыжик застонал, откатился, и Френсис пнул его в бок Рыжик откатился под койку Финни, прячась от ноги. Френсис не оставлял преследования и уже приготовился заехать черным полуботинком без шнурков ему в лицо, но вдруг остановился. Руди, Лось и Старый Туфель стояли и наблюдали.

— Когда я знал Френсиса, он был силен как бык, — сказал Старый Туфель.

— Дом развалил в одиночку, — сказал Френсис. — И шар-баба не понадобилась.

Он взял бутылку с вином и приветственно поднял. Лось улегся на койку, Руди на свою. Старый Туфель сидел на койке возле Френсиса. Рыжик, облизывая разбитую губу, тихо лежал под койкой, на которой храпел Финни. Лица всех знакомых Френсису женщин калейдоскопически сменялись — одно за другим, одно за другим — на трех фигурах в дальнем углу. Троица сидела на стульях с прямыми спинками, озирая всю ткань Френсисовой жизни. Мать вышивала по рисунку «Дом, милый дом», Катрина отмеривала от рулона новую материю, а Элен обрезала махры. Потом все они превратились в Энни.

— Когда мне плюют в лицо — я никому не спущу, а уважать заставлю, это для меня первая забота, — сказал Френсис. — Я

буду в аду гореть, если у них есть такое место, но мускулов у меня хватает и крови тоже, и я переживу. Ни один бродяга еще не сказал против Френсиса. Пусть только попробует, черт меня возьми. Все несчастные, гады, все мучаются, не дождутся, когда в рай попадут, бродят под снегом, в пустых домах спят, штаны на них не держатся. Я когда отъеду на тот свет, я хочу тут всех благословить. Френсис никогда никого не обидел.

— Пересмешники будут петь, когда ты умрешь, — сказал Старый Туфель.

— Пускай. Пускай поют. Мне говорят: кончай бродяжить. И я мог. Я хотел, только теперь это все растрепалось, как буксирный канат на канале, туда и сюда, туда и сюда. Когда ты столько раз бит, ты доходишь до мертвой точки. Даже гвоздь. Загнал его — он остановился. Будешь бить дальше — головка отломится.

— Это точно, — сказал Лось.

— «На горе на леденцовой, — запел Руди, — у легавых прыти нет». — Он встал и взмахнул бутылкой, подражая Френсису; потом, раскачиваясь, продолжал петь, громко и не фальшивя: — «У собак клыки из ваты, курочки несут омлет. И товарняки пустые, и всегда сияет солнце. Я хочу на гору эту, где зимы и снега нету, и не сыплется из туч, и с утра до ночи лето на горе на леденцовой».

Старый Туфель встал и собрался уходить.

— Никто не хочет прокатиться? — спросил он.

— Ладно, черт с тобой, — сказал Френсис. — Руди, ты как? Пошли из этого свинюшника. На воздух. Дышать от вони нечем. В бурьяне лучше, чем в этом свинюшнике.

— Пока, друг, — сказал Лось. — Спасибо за вино.

— Это да. И благослови Бог твое колено. Френсиса не согнешь. Не гвоздь.

— Я согласен, — сказал Лось.

— Куда мы едем? — спросил Руди.

— Едем в табор, к моему приятелю в гости. До табора довезешь? — спросил Френсис у Старого Туфля. — На северном краю. Знаешь, где он?

— Нет, тызнаешь.

— Холодно будет, — сказал Руди.

— У них костер, — сказал Френсис. — Лучше холод, чем клоповник.

— «У берега яблочных вод, где синяя птица поет», — запел Руди.

— Во, то самое место, — сказал Френсис.

Машина Старого Туфля ехала на север по бульвару Эри, где прежде тек канал Эри, и Френсис в машине вспоминал Эмметта Догерти: красное с резкими чертами лицо, волнистые седые волосы, крепкий острый нос, придававший ему сходство с Небесным Воином, таким и будет всегда его помнить Френсис — ирландца, который никогда не пил больше чем надо, серьезного, остроумного и владевшего собой человека с высокими целями и неистребимой верой в Бога и в рабочий народ. Френсис сиживал с ним на аспидной ступеньке перед «Тачкой» Железного Джо и слушал его бесконечные рассказы о тех временах, когда он и страна были молоды, когда речные пароходы везли вверх по Гудзону иммигрантов, прибывших морем из Ирландии. Разразилась холера, их снимали с пароходов в Олбани и отправляли по каналу на запад: отцы города потребовали от правительства, чтобы бациллоносных иностранцев содержали вне города.