Железный шип

Будрис Альгис

На этой двери было легко свихнуться. Овальная щель в стене и ничего больше. Разумный человек уже через час скажет вам, что это и не дверь вовсе – так, трещинка в металле, видимость одна. А потом спустится с лестницы и никогда больше сюда не захочет подняться. Джексон не смог найти даже места, откуда у двери шел голос. Впервые в жизни он столкнулся с чем-то, что могло говорить, но у чего не было рта.

Джексон приложил ухо к боку Предмета, чтобы послушать биение его сердца, которое он все время различал кончиками пальцев, но в этот момент снова зарычал голос, и он уже не слышал ничего больше кроме него. Тогда он отклонился от металла насколько было возможно и посмотрел вверх, а потом вниз,

и все это наверно уже в десятый раз, а потом сказал Ахмулу:

– Все, Ахмул, спускаемся вниз.

– Вниз?

– Да, вниз. Спускайся.

– Ты глупый, – сказал Ахмул, но послушно начал спускаться, все время оставаясь от Джексона на расстоянии двух ступеней. Тощий ученый амрс, который все время не спускал с вершины лестницы глаз, бросился к ним навстречу.

– Что случилось?

Ахмул улыбнулся и ткнул рукой в Джексона.

– Он спустился вниз. Он глупый.

– Там наверху я узнал уже все что можно, – сказал Джексон.

– А где ты собираешься узнавать остальное?

– Вот в этом-то основная закавыка и заключается. Но там, наверху, я узнал уже все, что можно, – ответил ему Джексон, повернулся и зашагал к Шипу.

– Не бросай меня! – заплакал Ахмул, пытаясь поймать его здоровую руку.

– Ахмул, дорогой, все в порядке, – торопливо принялся успокаивать урода тощий. – Ты будешь ждать здесь – а я приведу его назад. Я буду за ним следить.

– Ладно. Но ты приведешь его назад, – с сожалением согласился Ахмул.

– Куда ты идешь? – спросил ученый амрс Джексона. Еле поспевая за ним, он шуршал крыльями по стенам, и глаза его сверкали лихорадочным любопытством.

– Изучать двери, – ответил Джексон. – Здесь, – он ткнул пальцем в пол, – их полно.

Весь день он стоял и лежал в дверных проемах, прижимаясь то грудью, то спиной к овальным косякам, пытаясь наконец понять, что чувствуешь, когда ты такой вот толщины, такой высоты и такой плоский. Он заставлял себя с неохотой рычать на проходящих сквозь него различных амрсов, задевающих его крыльями и нижними конечностями. Он открывался и плоско прижимался к стенам и подолгу так стоял, прикасаясь пальцами одной руки и мыском одной ноги к косяку двери – это были его петли. К концу дня он уже очень хорошо знал, что дверь думает и как она себя ведет и как она смотрит на людей. Но, к сожалению, только лишь обычная дверь, с ручкой в серединке.

Вечером, в том пустом маленьком месте, которое он вообразил в себе, и в котором должна была находиться его ручка, появилось что-то, отдаленно напоминающее чувство голода. И это было все, что он в этот день достиг, и нужно было признать, что в этот день он остался в проигрыше. Потом пришел Ахмул, который разыскивал его, несчастный, потому что тощий ученый не любил его совершенно и не привел Джексона обратно, несчастный, потому что залезать на лестницу обратно было уже поздно, потому что солнце село и пора было идти спать и дожидаться утра и лестницы и Джексона, все это время оставаясь без любви.

2

На следующий день Джексон направился к лестнице с самого утра. Пропуская Джексона к лестнице мимо себя вперед, Ахмул одобрительно похлопал его по плечу.

– Теперь ты умный, – сказал он.

– Приятно слышать, – отозвался Джексон.

Док снова обработал его руку, состояние которой не улучшилось. И в это прекрасное солнечное утро, с небом над головой, таким голубым и полным счастливых, хлопающих крыльями амрсов, с Ахмулом, ворочающимся позади и поднимающимся вверх при помощи странных, нечеловеческих движений, Джексон чувствовал – боль в руке отозвалась болью во всем теле, в шее и даже где-то в голове. Оказавшись наверху, он отвернулся от двери, уселся на первую ступеньку к Предмету спиной, прислонился к его теплому

металлу, устроил покойно голову и стал греться на солнце. Свои руки, больную и здоровую, он уложил рядышком на коленях.

Посидев так немного, он завел с дверью ленивый разговор.

– Знаешь, дверь, вчера вечером и сегодня ночью я очень много времени провел, пытаясь стать тобой.

Дверь ответила:

– Уааэннмееннне. Уэээааа двэээхрр ууэээаасяяя ооллльоо-лльяяя… – ну и так далее.

– И ничего из этого не вышло. Человек не может стать дверью. Он может притворяться, что он дверь – сказав самому себе "Я дверь". Но у человека нет петель. Правильным будет сказать, что у него нет таких петель, которые есть у дверей. И человек тем более не может стать такой дверью, как ты, потому что у него есть ручки.

– …фффууиииссыыы ббеееууудд уууннныыыэээнннныыы, – сказала дверь.

– И тогда я вот что подумал, дверь, – продолжал Джексон, не обращая внимания на то, что дверь затянула свою шарманку по новой.

– Эй! Ты мне это говоришь? – сварливо спросил его снизу Ахмул.

– Нет.

– Фффуусссее ииныыррее ыыысссннееыыы вввоооомммыыы… – урчала дверь.

– И тогда я подумал, что если человек не может стать дверью, то может быть дверь сможет стать человеком? Мне кажется ты знаешь, так это или нет. Ты ведь глупая, дверь. Ты можешь видеть разницу между существами моего рода и амрсами. Амрсов ты не подпускаешь к себе, из чего можно догадаться, что таких как я ты должна допускать внутрь. Ведь даже ученый-амрс об этом догадался. И их Первый об этом догадался, следовательно это так и есть. Но ты не пускаешь меня внутрь. Ты не прогоняешь меня, но и не пускаешь внутрь. И ты не прогоняешь Ахмула тоже, а это ошибка. Нет, сомневаться не в чем – ты глупа. Поэтому, мне нужно было придумать, как заставить себя думать так же, как думает глупая дверь, которая считает себя человеком.

– Уааэннмееннне. Уэээааа двэээхрр ууэээаасяяя…

Джексон повернул голову и посмотрел вниз, как будто невзначай и так небрежно, как только мог, хотя любой, у кого рука болит вот так, что отдает в голову, небрежным такое движение вовсе бы не посчитал. Такой человек вообще бы головой двигать не стал.

Через несколько ступенек под ним сидел Ахмул и смотрел на него. Это занятие было Ахмулу привычным и знакомым. Он знал, что если лечь на лестницу спиной, откинуть голову и плечи назад, то можно будет следить так за человеком у двери шиворот-навыворот сколько угодно и не нужно будет придерживать пальцами веки и кожу спадающую на глаза.

– Я люблю тебя, – сказал ему Джексон.

– Ты противный, – не задумываясь ответил ему Ахмул.

– Так значит вот что я говорю, дверь – ты глупая. Но у тебя есть уши и ты можешь чувствовать и, мне так кажется, видеть. Не можешь ты только нормально говорить.

– Ооллльоо-лльяяя ллюуууэээее.

– А вопрос вот в чем, дверь. Если ты не хочешь пустить внутрь меня, и если ты не хочешь пускать внутрь амрсов, то кого же такого ты захочешь в себя пустить? Наверно того, кого ты когда-то из себя выпустила и кто должен вернуться? Кого-то, кто разговаривает как ты, а выглядит как я, правильно, дверь? По крайней мере, – продолжил Джексон, еще раз бросив вниз взгляд на Ахмула, который не отрываясь пялился на него и нудел что-то себе под нос в такт рычанию двери, – это наверняка кто-то мягкий. Ты стоишь здесь с начала времен. Что же случилось с тем, кого ты выпустила наружу? Дверь, мне кажется, что где-то у тебя должна сохраниться его картинка, иначе как же ты пустишь его обратно, как же ты узнаешь, что это он? Говорящая картинка, так мне кажется. Я уверен в этом. Что-то такое, с чем можно было бы сравнить. Что-то такое, что бы ты, глупая, не смогла бы забыть.