Железо, ржавое железо
Шрифт:
– Да нет, они их хотят всех выпустить, а потом сжечь тюрьму.
– Бежим, Людмила, – взвизгнула тетушка. – Скорее. Бедный мой Борис!
Они с трудом прорвались сквозь толпу. Казак с красной повязкой на папахе качался в стременах и кричал, рассекая шашкой хрустальный воздух:
– Граждане, помогайте войскам. Вспомните Францию! Да здравствует великая революция!
В ответ застрекотал пулемет.
– Бежим отсюда! – крикнула Людмила, но вдруг, получив удар в правую ягодицу, повалилась в грязный снег. Она поняла, что стряслось, когда услышала вой тетушки: «Ранили, ранили!», и уткнулась носом в серый утоптанный снег.
– Уберите женщин и детей! – кричал кто-то.
Появилась карета «скорой помощи». Людмилу погрузили вместе с другими ранеными и увезли в Раевскую больницу.
В больнице доктор Караулов сделал инъекцию кокаина для обезболивания и извлек из раны блестящие металлические осколки.
– Все извлечь не удалось, – с огорчением сказал он, подбрасывая их на своей волосатой руке. – Придется вам, голубушка, до конца дней носить в себе сувениры неудавшейся революции. Вы уж не обижайтесь, сударыня, но женская ягодица жирнее мужской, мужчины жилистее, так что ничего жизненно важного не задето. Пока не заживет, поспите на здоровой стороне. Мы вас тут долго не продержим. Скоро мы все станем обращаться друг к другу «товарищ», господа останутся в прошлом, – добавил напоследок доктор, чтобы продемонстрировать, на чьей он стороне.
Тетя Аня и освобожденный из тюрьмы дядя Борис навестили ее в больнице. Дядя, невысокий, крепкий и энергичный, чем-то похожий на ее бедного покойного мужа, только гораздо старше, прежде работал контролером на складе. Он крепко обнял Людмилу и рассказал ей последние новости. Гарнизон Петропавловской крепости восстал, полицейские участки горят, архивы жандармерии уничтожены.
– Но самое главное, – говорил он с блеском в глазах, – политическая охранка разгромлена и все ее архивы публично сожжены. Жаль, ты этого не видела, это ведь как взятие Бастилии! Представь, сожгли только дела, заведенные на так называемых врагов отечества, а остальные документы оставили для того, чтобы обличить подлость, продажность и тиранию правительства.
– Дядя, а что же царь?
– Сидит, дурачок, в своей Ставке в полном неведении. Ему только докладывают, что некоторые части изменили присяге и подлежат наказанию. А Керенский и Чхеидзе убрали обычную думскую охрану и поставили туда войска, там теперь формируется новое правительство, а этот мерзавец Щегловитов, ты уж прости, что я ругаюсь, бывший министр юстиции, взят под стражу, суда дожидается. Да, и еще Юрику большой палец оторвало.
– Бедный Юрочка, – всплакнула тетушка, – говорила ему, не играй с чужими винтовками.
– О, господи, бедный мальчик, – огорчилась Людмила, – он что, тоже в больнице?
– Не в этой, он в госпитале для больных корью, рядом с Петропавловкой, его туда поместили, потому что в других мест нет. Ты не волнуйся, все обойдется, ему даже не палец, а только полпальца оторвало, на левой руке. Кормят-то здесь как?
– В основном супом, но хлеба вдоволь. – Ей вдруг захотелось баранины по-валлийски с брюквой и картофельным пюре.
Время для посещения кончилось, дядя с тетей ушли. В палату заглянул хромой и тощий разносчик газет. Людмила вытащила из-под подушки кошелек и купила за десять копеек однополосную плохо пропечатанную «Русскую пехоту». Большинство женщин в палате были неграмотные, и Людмила читала вслух, лежа на левом боку, под жалобы соседок справа, что им не слышно. Министр внутренних дел Протопопов сдался новой власти, войска в Ораниенбауме, Стрельне и других местах примкнули к восставшим. Над Думой развевается красный флаг, но возникли разногласия между исполнительным комитетом Думы и Союзом социал-демократических рабочих. Исполнительный комитет Думы возглавили Гучков, Струве и князь Львов.
– Господи, благослови князя, – прошамкала беззубая старуха со сломанной ключицей.
– Аминь, – хором отозвалась палата.
Соседки Людмилы, как и она сама, мало что понимали в этом потоке новостей. Полки под красными знаменами стремились в Петроград: откуда столько кумача, неужто старые рубахи выстирали в крови? С ошеломляющей быстротой появлялись всевозможные комитеты. Полковник Энгельгардт был назначен председателем думского военного комитета, который немедленно вступил в прения с процедурным комитетом. Сообщалось, что царь, во главе с верными ему финскими частями, возвращается в столицу.
– Благослови Господи царя-батюшку, – опять прошамкала старуха, и палата снова откликнулась:
– Аминь.
Последняя новость опровергалась в «Русской пехоте» от 15 марта. Государь император отрекся от престола – и сам, и от лица наследника. Государыня в Царском Селе сдалась революционным войскам со словами: «Я более не императрица, я всего лишь сестра милосердия, ухаживающая за своими больными детьми».
– Благослови ее Бог, страдалицу, матушку нашу, – молилась старуха, а затем и вся палата.
Людмила прочла им речь Керенского: «Товарищи, я назначен министром юстиции. Вы знаете меня как непоколебимого республиканца. Наберитесь терпения: у нас будет республика, но прежде нам нужен мир. Проявляйте лояльность к правительству князя Львова. Демократы поддерживают Временное правительство до окончания войны». Кажется, революция кончилась.
Стемнело. В палате зажегся свет. Для многих это было чудом, некоторые перекрестились.
– Ликтричество, – прошептала старуха.
Людмила вздохнула и промолчала. Старуха имела в виду электричество, но «лик» ей был понятнее, лик – это светлый образ Божьей Матери, сливавшийся в ее сознании с матушкой-императрицей. Старуха путала публику с бубликом и все спрашивала, где же обещанные в газете бублики. Другая женщина, толстуха с повязкой на глазу называла коммунистов куманистами, представляя себе куманику, красную лесную ягоду. Ей, должно быть, снились обещанные коммунистами ягодно-кисельные берега и молочные реки. Бедные темные бабы.
Шестнадцатого марта тетя Аня пришла одна. На улицах было спокойно, открывались лавки, но трамваи по-прежнему не ходили.
– Да, тебе вот письмо. На марке английский царь Юрий, [24] страсть как похож на нашего, который уже не царь.
Сердце в груди Людмилы подпрыгнуло до самого горла, вернулось на место и принялось отбивать барабанную дробь. Большой конверт с адресом, рука ее. Внутри конверт поменьше, рука чужая. Наверно, соболезнования от товарища бедного Дэвида. Она вскрыла конверт:
24
Георг V.