Желтая маска
Шрифт:
— Я удивляюсь, что отец Рокко не избегал его.
— Отец Рокко, должна тебе сказать, не такой человек, чтобы его можно было запугать. В тот же день, когда Фабио снова показался в студии, вернулся и он. Смело высказав свое мнение, что Нанина поступила вполне правильно и действовала как хорошая и добродетельная девушка, он не пожелал больше говорить о ней и о ее исчезновении. Бесполезно было задавать ему вопросы: он ни за кем не признавал права их ставить. Угрозы, мольбы лесть — все это не производило на него никакого впечатления. Ах, дорогая моя, могу тебя заверить, что самый умный и вежливый человек в Пизе, самый опасный для врага и самый очаровательный для друга — это отец Рокко! Все прочие там, в студии, когда я немного поторопилась и приоткрыла свои карты, обошлись со
— Ну, ну! Не стоит горячиться из-за этого теперь. Лучше скажи мне, как ты сделала первые авансы молодому человеку, которого ты так пренебрежительно называешь Фабио.
— Как оказалось, самым неудачным образом. Прежде всего, конечно, я постаралась внушить ему интерес к себе, сказав, что я знала Нанину. Пока все это было неплохо. Моей следующей целью было убедить его, что она никак не могла бы уйти, если бы по-настоящему любила его одного, и что, по-видимому, у него был счастливый соперник из ее круга, ради которого она пожертвовала им, после того как немного потешила свое тщеславие, заставив молодого дворянина лежать у своих ног. Как ты себе легко можешь представить, не так просто было привести его к подобному взгляду на бегство Нанины. Его гордость и любовь к девушке мешали ему допустить справедливость моего предположения. Наконец, я добилась своего. Я довела его до того состояния уязвленного самолюбия и заносчивости, когда легче всего играть на чувствах мужчины, когда сама эта оскорбленная гордость становится отличной ловушкой для него. Я довела его, говорю, до этого состояния, а потом… в игру вступила она и воспользовалась тем, что сделала я. Удивительно ли после этого, что меня радует ее разочарование, что я с радостью выслушаю всякое дурное известие о ней?
— Но как же ей удалось переиграть тебя?
— Если бы я это заметила, она никогда не достигла бы того, что не удалось мне. Все, что я знаю, это — что у нее было больше случаев видеть его, и она использовала их так хитро, что обманула даже меня. Когда я думала, что приближаюсь к своей цели в атаке на Фабио, я на самом деле отдалялась от нее. Мои первые подозрения возбудила перемена в обращении со мною Луки Ломи. Он стал холоден, пренебрежителен, под конец — просто груб. Я решила этого не замечать; однако случай вскоре открыл мне глаза. Однажды утром я услышала, как Фабио и Маддалена болтали обо мне, думая, что я ушла из студии. Я не могу повторить их слов, особенно ее! Кровь бросается мне в голову, а сердце холодеет, стоит мне только подумать об этом. Достаточно будет сказать тебе, что они издевались надо мной и что она…
— Тсс, не так громко! В доме живут люди. И не стоит тебе повторять то, что ты слышала. Это только напрасно раздражает тебя. Догадываюсь, что они обнаружили…
— Все она, заметь!.. Только она!
— Да, да, понимаю. Они узнали гораздо больше, чем тебе было желательно, и все через нее.
— Если бы не священник, Виржини, я подверглась бы открытым оскорблениям и меня выгнали бы за дверь. Это он настоял на том, чтобы со мной обошлись вежливо. Они говорили, что он боится меня, и смеялись при мысли, что он пытается запугать и их. Больше я не стала слушать. Я чуть не задохнулась от ярости, которую вынуждена была скрывать. Я повернулась, чтобы сейчас же уйти навсегда, и вдруг вижу, за мной стоит отец Рокко. По моему лицу он должен был понять, что я все знаю, но не подал и виду. Он только спросил, — как всегда спокойно и учтиво, — не потеряла ли я чего-нибудь и не может ли он помочь мне. Я через силу поблагодарила его и добралась до двери. Он почтительно открыл ее передо мной и поклонился. Да, он до конца обращался со мной, как с дамой! Был уже вечер, когда я, таким образом, рассталась со студией. На следующее утро я отказалась от места и показала этому городу спину. Теперь ты знаешь все.
— Слыхала ли ты об их браке? Или только предполагала, зная, как все складывается, что он должен состояться?
— Я услыхала о нем полгода назад. В наш театральный хор поступил певец, за некоторое время до того участвовавший в большом концерте, устроенном по поводу их свадьбы. Однако довольно! Меня бросает в жар, как только я начинаю об этом говорить. Ты здесь неважно устроилась, моя дорогая! В твоей комнате прямо нечем дышать.
— Не открыть ли и второе окно?
— Нет, выйдем и подышим воздухом на берегу. Пойдем, возьми плащ и веер; уже темнеет, и нас никто не увидит. Если захочешь, мы можем вернуться сюда через полчаса.
Мадемуазель Виржини без большой охоты уступила желанию подруги. Они направились к реке. Солнце зашло, и внезапная итальянская ночь быстро входила в свои права. Хотя ни о Фабио, ни о его жене Бригитта больше не сказала ни слова, все же она избрала дорогу к берегу Арно, где возвышался дворец молодого графа.
Когда они были уже недалеко от пышного входа, перед ним опустились носилки, появившиеся с противоположной стороны. Лакей после минутного разговора с дамой, сидевшей в носилках, направился к помещению привратника во дворе. Покинув подругу, Бригитта проскользнула за слугой в открытую калитку и спряталась в тени, отбрасываемой высокими запертыми воротами.
— Маркиза Мелани осведомляется, как чувствуют себя сейчас графиня д'Асколи и младенец, — сказал лакей.
— Госпоже не стало лучше с утра, — ответил привратник. — А ребенок вполне здоров.
Лакей вернулся к носилкам, потом опять подошел к сторожке привратника:
— Маркиза велела мне спросить, посылали ли за новым врачом.
— Сегодня из Флоренции прибыл еще один доктор, — снова ответил привратник.
Мадемуазель Виржини, заметив отсутствие подруги, пошла обратно к дворцу искать ее и была немало удивлена, когда Бригитта выскользнула из калитки. На столбах перед входом горели два масляных фонаря, и при их свете, упавшем на лицо проходившей под ними итальянки, видно было, что она улыбалась.
Глава II
В тот час, когда маркиза Мелани наводила справки у ворот дворца, Фабио сидел один в покое, который раньше занимала его жена. Это была ее любимая комната, изящно отделанная, по ее особому желанию, драпировками желтого атласа и обставленная мебелью того же цвета. Фабио дожидался сообщения врачей после их вечернего визита.
Маддалена Ломи не была его первой любовью, и, несмотря на то, что он женился на ней при таких обстоятельствах, которые, по общему и справедливому мнению, не сулят долгого счастья в супружестве, все же этот единственный год их союза они прожили мирно, хотя и без взаимного увлечения. Маддалена умно приспособлялась к сменам настроения мужа, широко пользовалась мягкостью его характера, когда же ею овладевала свойственная ей вспыльчивость, она, поостыв, редко отказывалась признать, что была неправа. Да, она была взбалмошна и досаждала Фабио приступами необоснованной ревности. Но теперь об этих недостатках не приходилось думать. Он помнил только, что она была матерью его ребенка и лежала больная, всего через две комнаты от него, опасно больная, как нехотя признали врачи в этот самый день.
Потемки сгущались вокруг него, и он позвонил, чтобы принесли свет.
Когда вошел слуга, граф с искренним горем в лице и искренней тревогой в голосе спросил, что нового слышно в комнате больной. Но слуга мог сказать только, что госпожа все еще спит, а затем вышел, положив на стол перед хозяином запечатанное письмо. Фабио вернул слугу в комнату и спросил, когда прибыло это письмо. Тот ответил, что оно было доставлено во дворец два дня назад, а он заметил, что оно лежит невскрытое в кабинете хозяина.
Оставшись снова один, Фабио припомнил, что письмо было получено в то время, когда впервые проявили себя опасные симптомы болезни его жены, и что он отбросил его в сторону, заметив, что адрес написан почерком, ему незнакомым. В его нынешнем состоянии тоскливой неизвестности всякое занятие было лучше безделья. Поэтому он со вздохом взялся за письмо, взломал печать и прежде всего полюбопытствовал, кем оно подписано.
Подпись была: «Нанина».
Он вздрогнул и изменился в лице. «Письмо от нее! — прошептал он. — Почему пришло оно как раз в такое время?»