Желтый Кром
Шрифт:
Это может быть скоро, а может не скоро, в зависимости от того, как люди считают время. Но раньше или позже Господь неизбежно придет и избавит человечество от его нынешних бед. И горе тем, кого позовут не на вечерю Агнца, а на великую вечерю Божию. Они осознают тогда — но слишком поздно, — что Бог—не только прощение, но и гнев. Бог, который послал медведей, чтобы разорвать тех, кто дразнил Елисея, Бог, поразивший египтян за их неисправимые пороки, — этот Бог, без сомнения, покарает и их, если они только не поспешат раскаяться. Но, быть может, сделать это уже слишком поздно. Кто знает, возможно завтра, возможно даже через мгновение, Христос окажется среди нас, неузнанный, как тать? И вскоре — кто знает? — ангел, стоящий
Мистер Бодиэм закрыл брошюрку и откинулся в кресле. Доводы его были убедительны, совершенно неотразимы. И все же... Четыре года прошло с тех пор, как он произнес эту проповедь. Четыре года, а в Англии установился мир, солнце сияло, жители Крома были греховны и равнодушны, как всегда, — более, чем всегда, пожалуй, если это только возможно. Если бы он только мог понять это, если бы небеса подали хоть какой-нибудь знак! Сидя здесь в коричневом лакированном кресле у окна в стиле Рёскина, он готов был громко кричать. Он сжал подлокотники кресла — сильнее, сильнее, чтобы восстановить самообладание. Суставы его пальцев побелели. Он прикусил губу. Через несколько секунд он был в состоянии расслабиться и начал корить себя за свою мятежную нетерпеливость.
Четыре года, думал он. Что такое, в конце концов, четыре года? Неминуемо понадобится намного больше, чтобы Армагеддон созрел, взошел, как на дрожжах. События 1914 года — лишь первое столкновение. Что же касается окончания войны — оно, конечно же, иллюзорно. Война все еще продолжается, тлея в Силезии, в Ирландии, в Анатолии. Недовольства в Египте и Индии, возможно, расчищают путь к распространению кровопролития среди нехристианских народов. Китайский бойкот Японии и соперничество между этой страной и Америкой в Тихом океане, возможно, становятся семенами новой большой войны на Востоке. Будущее, старался уверить себя мистер Бодиэм, сулит надежду. Настоящий, подлинный Армагеддон, быть может, скоро начнется, и тогда, как тать в нощи... И все же, несмотря на утешительные объяснения, его томили грусть и неудовлетворенность. Четыре года назад он был таким уверенным. Помыслы Бога казались такими ясными. А теперь? Теперь он был разгневан и в гневе своем прав. Но этого мало: он страдал...
Тихо и внезапно, как призрак, появилась миссис Бодиэм, бесшумно скользнула по комнате. Бледное лицо над черным платьем отливало матовой белизной, глаза бесцветны, как вода в стакане, соломенные волосы почти так же бесцветны. В руке она держала большой конверт.
— Это пришло для вас по почте, — тихо сказала она.
Конверт был не запечатан. Машинально мистер Бодиэм разорвал его. В конверте оказалась брошюра, потолще его собственной и изящнее оформленная. «Фирма Шинни. Доставка одежды для священнослужителей, Бирмингем». Он раскрыл брошюру: каталог был отпечатан со вкусом, в старинной манере, с замысловато расписанными в готическом стиле буквицами. Каждую страницу окаймляли красные линии по краям полей, пересекавшиеся в углах на манер оксфордской рамы для картин, вместо точек стояли маленькие красные кресты. Мистер Бодиэм перевернул несколько страниц.
Сутаны из лучшей черной мериносовой шерсти — всех размеров.
Сюртуки для священников. От девяти гиней и выше. Изящное облачение, скроенное нашими опытными портными, специализирующимися на платье для духовных лиц».
Иллюстрации, выполненные способом автотипии, представляли молодых священнослужителей. Одни были маленькие и щеголеватые, другие рослые и мускулистые, каким впору играть в регби, третьи с аскетическими лицами и большими исступленными глазами. Они были одеты в сюртуки, стихари, в вечерние одеяния, в черные норфолкские костюмы.
Особые полурясы, только в нашем магазине. Подвязываются шнуром у пояса. Надетые под стихарь, выглядят совершенно как полное облачение. Незаменимы для летней погоды и в условиях жаркого климата».
С ужасом и отвращением мистер Бодиэм бросил каталог в корзинку. Миссис Бодиэм взглянула на него. В ее бледных тусклых глазах ничего не отразилось.
—Люди здесь, — сказала она своим тихим голосом, — становятся с каждым днем хуже и хуже.
—Что еще случилось? — спросил мистер Бодиэм, чувствуя себя внезапно очень усталым.
—Сейчас расскажу.
Она пододвинула коричневое лакированное кресло и села.
—В Кроме, видимо, второй раз явились на свет Содом и Гоморра.
(Проповедь, приписываемая в девятой главе мистеру Бодиэму, воспроизводит содержание выступления преподобного И. Г. Хорна в 1916 году нашей эры перед священнослужителями, позднее опубликованное. Оно было переиздано им в качестве приложения к его же небольшой книге, озаглавленной «Значение воздушной войны» (издательство «Маршалл, Морган энд Скотт». — Примечание автора).
Глава десятая
Дэнис не танцевал, но когда потоками приторного горячего запаха духов, вспышками бенгальских огней из пианолы поплыла мелодия регтайма, все в нем подчинилось ее ритму. Маленькие черные корпускулы плясали и барабанили, как негры, в его артериях. Он стал пленником движения, двуногим дансингом. Это было неприятно, как первые признаки болезни. Он сидел на одном из диванов у окна, угрюмо притворяясь, будто читает книгу.
За пианолой сидел Генри Уимбуш; покуривая длинную сигару в янтарном мундштуке, он с невозмутимым терпением извлекал из инструмента оглушительную танцевальную музыку. Гомбо и Анна, слившись друг с другом, двигались с такой слаженностью, что казались одним существом — с двумя головами и четырьмя ногами. С комической торжественностью кружил по комнате мистер Скоуган, пригласивший на танец Мэри. Дженни устроилась в тени за пианино, делая заметки — так по крайней мере казалось — в большом красном блокноте. Присцилла и мистер Барбекью-Смит, сидя в креслах у камина, говорили о высоких материях, при этом их совершенно не беспокоил шум, относящийся к материи низшего порядка.
—Оптимизм, — говорил мистер Барбекью-Смит тоном, не допускающим возражений, повышая голос, чтобы его было слышно сквозь мелодию «Знойных женщин», — оптимизм — это раскрытие души навстречу свету, это движение к Богу и непосредственно в него, это духоовное самоединение с бесконечным.
— Как верно! — вздохнула Присцилла, качнув убийственным великолепием своей прически.
—Пессимизм, с другой стороны, — это сужение души и движение ее к тьме. Это сосредоточение внутреннего «я» на материи низшего порядка. Это духоовное рабское подчинение голым фактам, грубым физическим явлениям.
«Знойные женщины, они и во мне разжигали огонь желания!» — сам собой звучал в голове Дэниса припев. Да, разжигали, черт их возьми! Страсть горела в нем — но недостаточно, вот в чем беда. Страсть горела внутри, дразнила, терзала его желанием (да, «терзать» — это самое подходящее слово). Однако внешне он безнадежно робок. Как овца: бе-е, бе-е, бе-е.
Вот они, Анна и Гомбо, двигающиеся вместе, словно одно гибкое существо. Зверь с двумя спинами. А он сидит в углу, притворяясь, что читает, что не хочет танцевать, что даже презирает танцы. Почему? Да все по той же причине: бе-е, бе-е.