Желтый Кром
Шрифт:
— Уимбуши и Лапиты всегда были люди почтенные и смирные, — сказала Присцилла с ноткой презрения в голосе. — Если бы мне пришлось писать историю моей семьи! Пожалуй, от начала и до конца это было бы одно сплошное пятно.
Она весело рассмеялась и налила себе еще один бокал вина.
— Если бы мне пришлось писать такую историю, — заметил мистер Скоуган, — то она бы вовсе не появилась на свет. Известны лишь два поколения Скоуганов, а дальше мы исчезаем в тумане времени.
—После ужина, — сказал Генри Уимбуш, несколько задетый уничижительным замечанием жены, — я прочитаю вам отрывок из моей истории, который заставит вас согласиться, что даже у Лапитов — на свой благопристойный лад — были свои трагедии и странные приключения.
—Рада слышать это, — сказала Присцилла.
— Рады слышать что? — спросила Дженни, появляясь внезапно из своего замкнутого мира, как кукушка из часов. Она получила соответствующее разъяснение, улыбнулась, кивнула, прокуковала в последний раз свое «ну да, ну да» и снова спряталась, хлопнув за собой дверцей.
После ужина все перешли в гостиную.
—Итак, — сказал Генри Уимбуш, пододвигая кресло к лампе. Он надел пенсне в черепаховой оправе и начал осторожно листать страницы своей непереплетенной и несброшюрованной книги. Наконец он нашел нужное место.
—Можно начинать? — спросил он, подняв глаза.
—Начинай,— сказала Присцилла, зевая.
Подождав, пока все приготовятся внимательно слушать, мистер Уимбуш откашлялся и начал:
—«Младенец,
В двенадцать лет он все еще был лишь трех футов и двух дюймов ростом. Голова, красивая, породистая, казалась слишком большой для его тела, но в остальном он был весьма соразмерно сложен и обладал незаурядной для своего роста силой и ловкостью. Родители, в надежде на то, что он начнет расти, обращались ко всем самым знаменитым врачам своего времени и скрупулезно, но безуспешно следовали их разнообразным предписаниям. Один рекомендовал весьма обильную мясную пищу; другой физические упражнения; третий сконструировал небольшую раму, наподобие тех, что использовала святая инквизиция, и юный Геркулес, испытывая мучительную боль, подвергался растяжению на ней по полчаса утром и вечером каждый день. В течение последующих трех лет он прибавил, быть может, два дюйма. После этого его рост совершенно прекратился, и он до конца своей жизни оставался карликом трех футов и четырех дюймов. Отец, который связывал с сыном самые далеко идущие надежды и готовил для него в своем воображении военную карьеру, подобную карьере Мальборо, был удручен. «Я произвел на свет ублюдка», — говаривал он, испытывая к своему сыну столь сильную неприязнь, что мальчик почти не отваживался показываться ему на глаза. Разочарование изменило его характер: прежде безмятежный, он сделался угрюмым и злобным. Он избегал друзей (ибо, как он говорил, отцу lusus naturae [13] стыдно появляться среди нормальных, здоровых людей) и предался одинокому пьянству, которое очень скоро довело его до могилы. За год до совершеннолетия Геркулеса его отец скончался от апоплексии. Мать, чья любовь к сыну только крепла по мере того, как росла к нему неприязнь отца, ненадолго пережила мужа. Немногим более чем через год после его кончины она съела две дюжины устриц и умерла от приступа брюшного тифа.
13
Игра природы (лат).
Таким образом, в возрасте двадцати одного года Геркулес оказался совершенно один на белом свете и стал обладателем значительного состояния, включавшего в себя поместье Кром. Привлекательность и ум, которые были свойственны ему в детстве, сохранились и в более зрелом возрасте, и, если бы не его карликовый рост, он мог бы быть причислен к самым красивым и образованным молодым людям своего времени. Он был начитан, знал греческих и римских писателей, а также всех современных авторов, которые имели хоть какие-нибудь достоинства и писали по-английски, по-французски или по-итальянски. У него был хороший музыкальный слух, и он превосходно играл на скрипке, которую, правда, держал как виолончель, между коленями. Его очень привлекали клавесин и клавикорды, но играть на них своими маленькими руками он так и не смог. У него была маленькая флейта из слоновой кости, сделанная специально для него: когда ему становилось грустно, он играл какую-нибудь простую деревенскую песню или джигу, утверждая, что эта бесхитростная музыка более способна очистить и укрепить дух, чем самые искусные творения композиторов. С раннего возраста он писал стихи, однако хотя и признавал за собой несомненный талант, не опубликовал ничего из своих сочинений. «Мое телосложение, — говорил он, — накладывает печать на мои стихи. Если их будут читать, то не потому, что я поэт, а потому, что я карлик». Несколько рукописей сэра Геркулеса сохранились. Даже одного примера будет достаточно, чтобы показать его достоинства как поэта.
В исчезнувший, забытый век, когда Бродили Авраамовы стада По тучным пастбищам, и пел Омир, И молод был новорожденный мир, Железо усмирял кузнец Тувал, И жил в шатрах кочевник Иавал, Играл на гуслях Иувал, — в те дни Титанов безобразные ступни Осмеливались землю попирать, И Бог, скликая ангельскую рать, Наслал Потоп, дабы не видеть зла. Но Теллус новое произвела Исчадье, — то был Воин и Герой, Он мускулистой высился горой: Немилосерд, невыдержан и груб, Невиданно, не по размерам глуп. Но шли века, и разумом крепчал Громадный Воин, дух его смягчал Порывы плоти, — ростом стал он мал И дедовской секиры не сжимал Изящной, благородною рукой. В безмолвье кабинета, в мастерской Пером и кистью тонко овладел И, предпочтя возвышенный удел, Картинами и славой мудрых книг Себе бессмертный памятник воздвиг, Не ростом, а свершеньями велик! В Искусстве люди силу обрели. Вот вкратце вся история земли: Титану унаследовал Герой, Был страшен первый и смешон второй. Героя мудрый человек сменил, Громоздкой плотью он не потеснил Рассудка, как в безудержные дни, Когда Титаны грубые одни Владели миром, и чрезмерный вес Привел к тому, что дух почти исчез: Он спал под грудой мяса и костей, Он разуму не подавал вестей. Теперь под оболочкой небольшой, Гордясь освобожденною душой, Пылает гений, яркий, как Фарос. Но неужели Человек дорос До совершенства? Разве мы ушли От расы великанов и вдали Достойного не видим образца? В развитии достигли мы конца? В сомненьях признаюсь я со стыдом. Нет, не конец! Спасителем ведом, К земле обетованной держит путь Разумный гном, чей ум когда-нибудь Всевластным станет, — близок золотой Счастливый век, когда над высотой Сквозь облака засветится заря, И, о недавнем прошлом говоря, Потомки воскресят как наяву Истории печальную главу, И, жалость не умея побороть, Увидят в нас разросшуюся плоть И те же недозрелые умы, Какие в великанах видим мы, В героях «титанических» веков. Душа освободится от оков, И тело ловко, как лесной олень, В лугах носиться будет целый день, Не будет к малым этот мир жесток, Природы совершеннейший итог — Уменьшенный в размерах Человек — Свое величье утвердит навек. Увы, земля пока терпеть должна Бессмысленных гигантов племена, Хотя и меньше ростом, чем в былом, Они прославились не меньшим злом. Вселенской власти захватив бразды, Своей неполноценностью горды, Чужих страданий жнут они плоды, И каждый глупый глиняный колосс Бахвалится, что до звезды дорос. Он малое презрительно клянет, Оправдывая великанский гнет. Горька судьба того, кто поспешил Родиться, кто заранее решил Счастливой расы возвестить приход, Кто к свету человечество ведет И взоры обращает к небесам, Хотя в геенне пребывает сам [14] .14
Перевод Р. Дубровкина.
Едва вступив во владение поместьем, сэр Геркулес начал переустройство всей жизни в нем. Ибо, хотя он отнюдь не видел ничего постыдного в своем физическом уродстве, — пожалуй, насколько мы можем судить по приведенным нами стихам, он считал себя во многих отношениях выше обычных людей, — он все же испытывал определенное неудобство от присутствия в доме мужчин и женщин нормального роста. Понимая также, что ему придется оставить все честолюбивые замыслы, связанные с большим миром, он решил совершенно удалиться от него и создать в Кроме, так сказать, свой собственный мир, в котором все было бы соразмерно его росту. В соответствии с этим замыслом он постепенно рассчитывал всех старых слуг по мере того, как ему удавалось найти на их место карликов. За несколько лет он окружил себя многочисленной дворней, среди которой ни один человек не был ростом выше четырех футов, а самый маленький едва достигал двух футов шести дюймов. Принадлежавших его отцу собак — таких, как сеттеры, мастиффы, борзые, а также свору гончих, он продал или раздал, поскольку они казались ему слишком большими и шумливыми, заменив их мопсами, кинг-чарльз-спаниелями и собаками других мелких пород. Распроданы были и лошади из отцовской конюшни. Для своих прогулок верхом и в коляске он приобрел шесть черных шетландских пони и еще четырех в яблоках отборной гемпширской породы.
После того как он устроил таким образом жизнь в доме к своему полному удовлетворению, ему осталось лишь найти подходящую спутницу жизни, с которой он мог бы разделить этот рай. У сэра Геркулеса было чувствительное сердце, и в возрасте от шестнадцати до двадцати лет он уже не раз ощутил, что такое любовь. Но тут его уродство принесло ему особенно тяжкие страдания, ибо, когда он осмелился однажды открыть сердце своей избраннице, она в ответ рассмеялась. Он, однако, продолжал настаивать, и тогда она приподняла его, встряхнула, как докучливого ребенка, и прогнала, велев больше не досаждать ей. Эта история скоро стала широко известна; молодая леди сама рассказывала ее как особо забавный анекдот. Последовавшие за этим издевательства и насмешки стали источником горьких мук для Геркулеса. Из стихов, написанных в то время, можно сделать вывод, что он помышлял уйти из жизни. С течением времени, однако, он пережил это унижение, но никогда больше, хотя влюблялся часто и весьма страстно, не решался даже заговорить с теми, к кому испытывал нежные чувства.
Вступив во владение поместьем и оказавшись в состоянии создать по своему желанию собственный мир, Геркулес понял, что если он хочет иметь жену, — а он очень хотел этого, будучи натурой страстной и влюбчивой, — то должен выбрать ее так, как выбирал своих слуг: из рода карликов. Однако найти достойную пару оказалось, как он обнаружил, делом довольно трудным, так как Геркулес не хотел взять в жены такую, которая не отличалась бы красотой и благородством происхождения. Дочь лорда Бемборо он отверг на том основании, что она была не только карликового роста, но и горбунья, а другую молодую леди, сироту из очень благородной семьи в Гемпшире — потому, что лицо ее, как нередко у карликов, было сморщенное и отталкивающее. Наконец, почти отчаявшись добиться успеха, он услышал из надежного источника о том, что у графа Тицимало, венецианского дворянина, есть дочь, девушка редкостной красоты и великих достоинств, и ростом всего лишь трех футов. Отправившись тот же час в Венецию, он немедленно по прибытии поехал засвидетельствовать графу свое почтение и обнаружил, что тот ютится с женой и пятью детьми в убогом жилище в одном из беднейших кварталов города. Граф находился тогда в столь стесненных обстоятельствах, что (если верить слухам) вел переговоры со странствующей труппой клоунов и акробатов, которые имели несчастье потерять выступавшего с ними карлика, о продаже им своей миниатюрной дочери Филомены. Сэр Геркулес прибыл как раз вовремя, чтобы спасти ее от этой ужасной участи, ибо он был так пленен благородством и красотой Филомены, что к концу третьего дня ухаживания сделал ей формальное предложение, которое она приняла с не меньшей радостью, чем ее отец, получавший в лице английского зятя обильный и неисчерпаемый источник доходов. После скромной свадьбы, на которой одним из свидетелей был английский посол, сэр Геркулес со своей молодой женой вернулся морем в Англию, где они и повели безоблачно счастливую жизнь.
Кром и его обитатели доставили большую радость Филомене, которая впервые почувствовала себя свободной женщиной, живущей среди себе подобных в дружественном мире. Во многом она разделяла вкусы своего мужа, особенно в музыке. У нее был прекрасный голос, удивительно сильный для столь маленького тела: она без труда брала верхнее «ля». Под аккомпанемент прекрасной кремонской скрипки, на которой ее муж играл, как мы уже упоминали, держа ее наподобие виолончели, она пела самые прекрасные и нежнейшие арии из опер и кантат своей родной страны. А когда они сели вместе за клавикорды, то оказалось, что в четыре руки могут сыграть все, написанное для двух рук обычной величины, — обстоятельство, доставлявшее сэру Геркулесу безграничную радость.