Желтый мрак

Сытин Александр Павлович

— Наверное к полковнику, — подумал я, наблюдая за чехом, который на чешском языке передавал содержание телеграммы.

Разговор по телефону продолжался минуту, две. Затем чех, передавая телеграфисту обратно текст телеграммы, сказал:

— Можно.

В это время в комнату вошел Угроватов и, отозвав меня в сторону, шопотом сообщил, что вокруг вагона, за которым я поручил ему следить, чехи выставляют усиленную охрану.

— Не спускай с этого вагона глаз и передай об этом же Соседко, — повторил я вновь свое распоряжение. — И в случае, если из него будет кто выходить, немедленно докладывай.

Угроватов

ушел, а я, подойдя к телеграфисту, стал дожидаться окончания передачи телеграммы. И, когда тот кончил и, обернувшись, вопросительно посмотрел на меня, я сказал:

— Вызовите к аппарату со станции Иркутск Комиссара Франции генерала Жанен.

— Хорошо, — кивнул головой телеграфист.

Я хотел было присесть на стоявший рядом стул, как вдруг вспомнил о том, что совершенно позабыл договориться с полковником Ваня о задержке Колчака, впредь до окончания переговоров с Иркутском.

— Как же я позабыл об этом, — мысленно укорял я себя и, подойдя к чеху, попросил его вызвать к телефону полковника Ваня.

Разговор с полковником продолжался минут пять. Он заявил мне о том, что и так нарушает данные ему приказания относительно Колчака и никак не может согласиться на задержку поезда, так как эта задержка может продолжаться очень долго.

— Для чего вам Колчак?

Я, наоборот, доказывал ему, что этот вопрос необходимо разрешить мирным путем, во избежание ненужного кровопролития.

В конце концов мы сговорились на том, что до окончания моих переговоров с генералом Жанен и Командующим Войсками Политического Центра в Иркутске поезд с Колчаком отправлен не будет, и что все мои разговоры как с генералом Жанен, так и с Политическим Центром, будут передаваться по телефону дежурным по станции чехом, которому он тут же отдал соответствующее распоряжение.

Потянулись минуты ожидания, во время которых я старался уяснить себе, почему чешское командование станции Зима, знавшее, хотя и в преувеличенном виде, о силах отряда, согласилось как на переговоры со мной, так и на задержку Колчака, в то время как мы по отношению друг к другу являлись заклятыми врагами.

— Они могли сегодня арестовать меня, расстрелять, и никто не смог бы оказать сопротивления, — думал я, не находя абсолютно никакого об'яснения поведению чехов.

Только позднее, почти через два месяца, я понял, что иначе поступить они не могли. Такое поведение было вызвано тем, что Красная армия, взявшая в это время Омск и стремительно продвигавшаяся к Иркутску, грозила, в случае какой бы то ни было задержки в эвакуации чехов на восток, смять их арьергардные части. Поэтому чешское командование, прекрасно учитывавшее это обстоятельство и знавшее, что в случае возникновения борьбы с партизанами, с которыми у них, почти по всей линии, были заключены договора о нейтральной зоне, оно станет перед фактами спуска поездов под откосы, взрыва мостов, поджога станций, шло на компромиссы вроде того, как это было с Колчаком.

На

маленьком предоконном столике горела свеча, бросая слабый свет на сидевшего около столика человека, читавшего газету.

Мои думы были прерваны телеграфистом.

— У аппарата генерал Жанен, — обернулся он ко мне и чеху, сидевшему рядом со мной.

Я со стулом подвинулся к аппарату, а чех подошел к телефону.

— Передайте, — наклонился я к телеграфисту, — о том, что с генералом Жанен говорит Командующий Зиминским фронтом красных войск Новокшонов, и что я требую выдачи прибывшего на станцию Зима в чешском эшелоне Колчака для отправки его в Москву.

Телеграфист стал передавать сказанное мной, но не прошло и полминуты, как он обратился ко мне:

— Перебивают, — сказал он, а затем, пропустив ленту, прочитал по ней:

«С красными вообще не разговариваю. Жанен».

— Вот так история, — подумал я, но делать было нечего. Приходилось считаться с фактом.

— Вызывайте Командующего Войсками Политического Центра, — дал я распоряжение телеграфисту.

— От нас нельзя, — ответил телеграфист. — Придется со станции Иркутск посылать посыльного.

— Что ж, пусть посылают.

Было около часу ночи, когда телеграфист сообщил, что у аппарата Командующий Войсками Политического Центра штабс-капитан Калашников.

— Сейчас, — ответил я и, набросав на телеграфном бланке:

«Говорит начальник 5-го Зиминского кавалерийского имени Гершевича партизанского отряда Новокшонов.

Сегодня в Зиму в чешском эшелоне прибыл Колчак. Генерал Жанен на требование выдать его мне отказался разговаривать. Прошу переговорить с Союзным Командованием о выдаче его моему отряду», отдал телеграфисту, который, передав содержание, тотчас же стал принимать ответ.

— Приказываю, — передавал Калашников, — пропустить Колчака до Иркутска. Меры к задержанию его в Иркутске приняты.

Не доверяя Политическому Центру, в который тогда входили эс-эры Мерхалевы, я ответил:

— Политическому Центру не доверяю. Требую выдачи в Зиме. Буду эвакуировать в Балаганск в распоряжение Зверева.

— Зверев в Иркутске. Вопрос с ним согласован, — ответил Калашников.

— Пусть он шифром передаст об этом сам, — потребовал я.

— Обождите, посылаю за ним, — сообщил Калашников, прекращая разговор.

Дежурный по станции чех весь мой разговор передавал по телефону полковнику Ваня.

Я, приготовив шифр, стал дожидаться Зверева и, когда в 1 час 45 минут он прибыл на станцию Иркутск и передал мне шифром о том, что у аппарата Зверев, я сразу же повторил то, что говорил и Калашникову.

— У тебя не хватит сил борьбы чехами, — шифром передавал Зверев. — Иркутске примем все меры. Пропусти.

— Хорошо, — ответил я. — Согласуйте вопрос о посадке моих партизан в вагон к Колчаку.

И, когда через пятнадцать минут мне было передано, что я могу послать с Колчаком не более одного человека, я, передавая полковнику Ваня о том, что согласно переговоров с Иркутском, пропускаю Колчака, потребовал показать его мне.