Желтый платок
Шрифт:
Чтобы согреться, я обежал много раз вокруг острова через его скалистый хребет, и это, как оказалось потом, сослужило мне большую службу не только тем, что помогло согреться. Среди этих упражнений я вспомнил, что легко мог выронить свои вещи из карманов, пока катался по песку. Обыскав карманы, я убедился, что у меня нет револьвера и перочинного ножа. Револьвер взял Желтый Платок, но нож я, должно быть, потерял в песке. Я принялся искать его, как вдруг услышал скрип уключин. Сперва я подумал о Чарли, но потом сообразил, что Чарли, несомненно, звал бы меня. Меня вдруг охватило предчувствие опасности. Эти острова — пустынное место, и трудно ожидать, чтобы случайные посетители причаливали к ним среди глубокой ночи. А что, если это Желтый Платок? Скрип уключин становился все явственнее. Я скорчился на песке и стал напряженно прислушиваться. Лодка (судя по частым ударам весел, — маленький ялик) остановилась в тине ярдах в пятидесяти от берега, и я услышал сухой, скрипучий кашель. Сердце мое остановилось: это был Желтый Платок. Чтобы совершить мщение, которому помешали его товарищи, он тайком ускользнул из поселка и вернулся ко мне один.
Что делать? Что мне делать? Я был безоружен и беспомощен на этом островке, а Желтый Платок, которого я не напрасно боялся, явился сюда за мной. Любое место будет для меня безопаснее, чем остров, и я инстинктивно бросился к воде, или, вернее, к тине. Когда Желтый Платок зашлепал по воде, направляясь к берегу, я вошел в тину и побежал, спотыкаясь, по тому же направлению, которого держались китайцы, когда высаживали меня на берег и возвращались обратно в джонку.
Желтый Платок, думая, что я лежу крепко связанный на берегу, не соблюдал осторожности и шумно шлепал по воде. Это помогало мне, и я под этот шум, стараясь двигаться как можно тише, успел пройти шагов пятьдесят, пока он добрался до берега. Затем я лег в тину и стал ждать. Тина была липкая и холодная. Я весь дрожал, но не рисковал подняться и побежать, боясь, как бы зоркие глаза Желтого Платка не открыли меня.
Выйдя на берег, китаец зашагал прямо к тому месту, где меня оставили связанным, и я даже пожалел, что не могу видеть его изумленного лица. Но сожаление было очень мимолетным, так как зубы мои стучали от холода.
Я мог только догадываться, что он делал, так как едва различал его при свете звезд. Но я не сомневался, что он первым делом обойдет берег, чтобы посмотреть, не пристали ли к острову другие лодки. Узнать это было очень легко по следам в тине.
Убедившись, что за мной не приплывала лодка, он должен был постараться выяснить, что сталось со мной. Он наткнулся на кучу раковин и пошел по моим следам, освещая себе путь спичками. Каждый раз, как спичка вспыхивала, я видел его лицо, когда же сера от спичек раздражала его легкие, он начинал кашлять. Признаюсь, в эти минуты я, лежа в липкой тине, начинал дрожать еше сильнее.
Обилие моих следов смущало его. Поэтому ему, очевидно, пришло в голову, что я лежу где-нибудь в тине, потому что он сделал несколько шагов по направлению ко мне и, остановившись, долго и тщательно осматривал темную поверхность. Желтый Платок был не более чем в пятнадцати футах от меня, и если бы он в эту минуту зажег спичку, то непременно увидел бы меня.
Он вернулся на берег, и, вскарабкавшись на скалистый хребет, отправился искать меня, освещая себе путь спичками. Близость опасности заставила меня бежать дальше. Не решаясь встать и пойти, так как тина шумно захлюпала бы под ногами, я стал передвигаться по ней ползком на руках. Держась все время следов, оставленных китайцами, когда они шли с джонки на берег и обратно, я дополз наконец до воды. Здесь я дошел вброд до глубины в три фута и, свернув в сторону, поплыл почти параллельно берегу.
У меня мелькнула мысль захватить ялик Желтого Платка и удрать на нем, но в этот момент китаец вернулся на берег и, словно угадав мое намерение, зашлепал по тине, чтобы проверить, цел ли его ялик. Это заставило меня повернуть в обратную сторону. Полуплывя, полуидя, высунув из воды одну только голову и стараясь не плескать, я кое-как отошел футов на сто от того места, где китайцы высаживались из своей джонки. Я снова забрался в тину и растянулся на ней плашмя.
Желтый Платок вернулся на берег, обыскал весь остров и еще раз подошел к куче раковин. Я прекрасно понимал, о чем он думает. Никто не мог уйти с острова или подойти к нему, не оставив следов в тине, а между тем единственные имевшиеся следы шли от его ялика и от того места, где останавливалась первая джонка. Меня не было на острове, значит, я ушел по одному из этих следов. Он только что побывал у своего ялика и убедился, что я не ушел этим путем. Значит, я мог уйти только по тем следам, которые вели к джонке. И, чтобы проверить это, он сам направился по следу, оставленному китайцами, поминутно чиркая спички.
Дойдя до того места, где я лежал первый раз, он открыл мои следы. Я понял это по тому, что он долго стоял там и жег много спичек. Он пошел по этим следам до самой воды, но на глубине трех футов Желтый Платок не мог больше различить их. С другой стороны, так как отлив все еще продолжался, то он легко заметил бы след, оставленный носом какой-нибудь джонки, точно так же, как и всякой другой лодки, если бы она пристала в этом месте. Но такого отпечатка не было, и китаец, как я понимал, был убежден в том, что я скрываюсь где-нибудь в тине.
Но искать в темноте в тине мальчика было все равно, что искать иголку в стоге сена, и он даже не пытался делать это. Он опять вернулся на берег и некоторое время побродил там. Я надеялся, что он откажется от своих поисков и уплывет. Я очень хотел этого, ах, как я страдал от холода! Наконец он зашлепал к своему ялику и отчалил. А что если это только уловка? Что если он сделал это, чтобы заставить меня выйти на берег?
Чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось подозрительным, что он так громко шумел веслами, когда отчаливал. Я остался лежать и дрожать в тине. Я так дрожал, что у меня заболели мускулы спины, и боль эта была еще мучительнее озноба. Мне нужно было напрячь всю мою волю, все самообладание, чтобы остаться в этом убежище.
И хорошо, что я сделал это, потому что через час на берегу что-то задвигалось. Я стал всматриваться в темноту, но уши предупредили меня раньше глаз; я услышал знакомый кашель. Желтый Платок высадился на остров, подплыв к нему с другой стороны, чтобы захватить меня на нем врасплох, если бы я вернулся туда.
После этого прошло несколько часов без всяких признаков присутствия Желтого Платка, а я все еще боялся выйти на берег. С другой стороны, меня в такой же мере пугача мысль, что я не выдержу этого испытания и умру. Я никогда не представлял себе, что можно так страдать. Я до такой степени застыл и окоченел, что перестал дрожать. Вместо этого мои мускулы и кости начали невыносимо болеть: я думал, что это агония. Прилив давно начался, и меня мало-помалу стало относить к берегу. Высшей точки прилив достиг в три часа, и в три часа я вылез на берег, полуживой и настолько беспомощный, что я не мог бы оказать никакого сопротивления, если бы Желтый Платок набросился на меня.
Желтый Платок не явился. Он отказался от меня и вернулся на мыс Педро. Но и без него положение мое было весьма плачевно. Я не мог ни стоять, ни ходить. Промокшее грязное платье сковывало меня точно ледяной панцирь. Казалось, что мне никогда не удастся снять его. Мои пальцы так онемели и сам я был так слаб, что провозился не меньше часа над тем, чтобы стащить сапоги. У меня не было сил разорвать кожаные шнурки, а узлы приводили меня в отчаяние. Я колотил руками о землю, чтобы оживить их. Минутами мне казалось, что я умираю. Но в конце концов, спустя несколько столетий, по-моему, я освободился от мокрого платья. Вода была теперь близко, и я с мучительными усилиями добрался до нее ползком и смыл тину со своего обнаженного тела. Я все еще был не в силах подняться на ноги и пойти, а между тем лежать я боялся. И мне не оставалось ничего другого, как медленно ползать взад и вперед по песку вроде улитки, и это требовало огромных усилий и вызывало мучительное, болезненное ощущение во всем теле. Я продолжал это занятие, пока хватило сил, но когда восток побледнел, я начал при первых проблесках зари слабеть. Небо загорелось розово-красным огнем, и золотой глаз солнца, показавшись над горизонтом, нашел меня лежащим беспомощно и неподвижно среди раковин.
Точно во сне, я увидел знакомый грот «Северного оленя», выскользнувший из речки Сан-Рафаэль при легком утреннем ветерке. Это видение несколько раз обрывалось, и были промежутки, которых я никак не могу восстановить в памяти. Однако три веши я помню отчетливо: первое появление грота «Северного оленя»; момент, когда он бросил якорь в нескольких сотнях футов от меня и спустил маленькую шлюпку, и, наконец, гудящую, раскаленную докрасна печь каюты и самого себя, закутанного в одеяла. Открытыми оставались плечи и грудь, и Чарли немилосердно растирал их и колотил, а Нейл Партингтон обжигал мне рот и горло слишком горячим кофе. Но обжигал он или нет, надо сознаться, что это было приятно. К тому времени как мы пришли в Окленд, я был уже здоров и силен по-прежнему, хотя Чарли и Нейл Партингтон боялись, как бы у меня не началось воспаление легких, а миссис Партингтон в течение первых шести месяцев не переставала за мной озабоченно следить, не появятся ли у меня во время моего пребывания в школе симптомы чахотки.