Шрифт:
Жили-были в давние времена король с королевой, и была у них малютка — единственное дитя своих родителей, а звали ее — Адальмина. Поскольку была она к тому же королевская дочь, называли ее еще — принцесса.
На крестины принцессы Адальмины пригласили в крестные матери двух добрых фей — фею Алую и фею Лиловую. Так уж водится у сказочных королей… И две добрые феи не забыли одарить маленькую принцессу!
Крестная мать Алая фея преподнесла ей большую драгоценную жемчужину такой красоты, что никто никогда ничего подобного не видывал, а вдобавок — еще три других дара.
— Знайте же, — молвила фея, — до тех пор, пока принцесса носит эту жемчужину, она с каждым днем будет
Лиловая фея молвила:
— Адальмина получила три таких великих дара, что многие не пожелали бы себе ничего более прекрасного на свете. Но есть еще один дар, и лучше его в этом мире нет. Я наделю им Адальмину, однако с уговором. Пока принцесса владеет жемчужиной и тремя прочими дарами Алой феи, дар мой никакой силы не имеет. Но коли она жемчужину потеряет, а вместе с ней и красу свою, свое богатство и ум, она тут же обретет взамен мой дар! А это — доброе незлобивое сердце!
С этими словами обе феи распрощались да тут же и исчезли, словно два белых облачка на голубом летнем небосклоне. Король с королевой были очень довольны. А втайне думали:
— Если только наша малютка-принцесса станет красива, богата и разумна, неважно, каким будет ее сердце. Мы станем охранять ее жемчужину, и тогда ей не понадобится нищенский дар Лиловой феи! Нет, Алой фее лучше ведомо, что нужно принцессе! Ее дары — королевские, а Лиловая фея, приходится признать, поскупилась. Она подала дорогому нашему дитяти милостыню. Точь-в-точь так же, как бросают медную монетку нищей девчонке у проселочной дороги.
Повелел тут король выковать золотую корону, что была бы малютке Адальмине впору, а сработана так, чтобы, когда принцесса росла и становилась старше, вместе с ней росла бы и ее корона. Но всем другим корона не должна быть впору — либо слишком велика, либо слишком мала. Корону увенчали вершьем с той самой жемчужиной, притом вправленной так крепко, что потерять ее было просто невозможно.
Корону водрузили на головку Адальмины, и принцесса постоянно носила ее — и когда спала, и когда бодрствовала.
Но поскольку король с королевой все-таки боялись лишиться жемчужины, принцессе строго-настрого запретили когда-либо выходить за большую калитку, что отделяла королевский двор от парка. Четыре камердинера и четыре камер-фрейлины постоянно следовали за ней, когда она выходила из замка, и им было строго-настрого наказано охранять принцессу и ее жемчужину.
Принцесса подрастала, и все свершалось точь-в-точь так, как предсказала Алая фея. Куда бы ни шла Адальмина, ее всюду озаряло солнечное сияние. Она стала самой красивой девочкой, какой еще свет не видывал, столь красивой, что весенним вечером ее маленькие глазки сияли, словно ясные серебряные звездочки. А все цветы, склоняясь пред ней, говорили:
— Ты краше нас!
А еще принцесса стала так богата, что драгоценные сокровища просто-напросто росли вокруг нее! Пол в покоях Адальмины был из серебра и перламутра; стены — сплошь зеркальные, а потолок из золота, усыпанного алмазами. Все так и сверкало! Адальмина ела на золоте, спала на золотой кровати и одевалась в тканые золотом платья. Да, если бы золото можно было есть, она бы золотом и кормилась, однако оно такое твердое, что никак его не раскусить…
Была же принцесса столь умна, что отгадывала самые трудные загадки и запоминала самые длинные уроки, стоило ей хотя бы раз заглянуть в книжку. Все мудрецы королевства собирались в замке и задавали Адальмине вопросы. Однако все сходились в одном: такой умницы-разумницы, как принцесса, во всем мире не сыщешь, да и никогда больше такой, покуда свет стоит, не будет!
Ну да. Все это было прекрасно! Не грех быть красивой, богатой и разумной, коли сумеешь распорядиться своими дарованиями согласно воле Божьей. Но в этом-то вся и загвоздка! Король с королевой полагали, что Адальмина — самое лучшее и самое совершенное создание на земле; однако же беда в том, что и сама принцесса начала думать точно так же. Пока все неизменно повторяли ей, что она — в тысячу раз краше, богаче и мудрее, чем все другие, она стала такой надменной, что почитала всех на свете, да и своих родителей тоже, куда ниже себя. Бедняжка Адальмина! Подобное высокомерие было грязным пятном на всем ее блеске, уродовало ее красоту, обращало принцессу в нищую при всем ее богатстве, делало ее неразумной при всем ее уме. До чего ж была она близка к своей погибели!
Ведь чем старше, тем надменнее и высокомернее становилась Адальмина, а надменность и высокомерие всегда влекут за собой ужасающие пороки. Адальмина сделалась злой, жадной и завистливой. Стоило ей увидеть в саду красивый цветок, как она поспешно затаптывала его ногой, ведь никто не должен был быть красив, кроме нее. Стоило Адальмине встретить другую принцессу, катившую в позолоченной карете, это приводило ее в неописуемый гнев, ибо никому не должно было быть богатым и знатным, кроме нее. А если о другой девочке говорили, что она добра и разумна, Ададьмина плакала горькими слезами от досады, ибо почему какая-то другая тоже умна? Она делала все, что только взбредет ей в голову, и карала всех тех, кто не льстил ей прямо в лицо. Она была тиранка, которую все боялись и никто не любил. Король с королевой остались единственными во всем королевстве, кто не держал на нее зла.
Когда принцессе исполнилось пятнадцать лет, отправилась она однажды на прогулку. И захотелось ей выйти в парк, но калитка была заперта, а четверо камердинеров и четыре камер-фрейлины не осмеливались ее отпереть. Впервые посмели они ослушаться принцессу! Ну и разозлилась же Адальмина! Да так, что красота ее померкла. Она надавала пощечин своим верным слугам, а затем перелезла через калитку. Когда камердинеры и камер-фрейлины последовали за ней, принцесса побежала прочь. Она мчалась все дальше и дальше так, что никто уже не мог больше ни видеть, ни отыскать ее.
Вскоре впервые в жизни Адальмина почувствовала жажду, усталость и присела у родника отдохнуть. Да, она соизволила даже зачерпнуть воду из родника своей нежной белой девичьей рукой и испить водицы, как это делают все люди, если никто не подает им с поклоном стакан воды на подносе. В тот же миг она увидела свое отражение на зеркальной глади родника.
— Ах, до чего ж я прекрасна! — сказала она самой себе и наклонила как можно ближе к воде головку, чтобы получше себя разглядеть.