Жемчужина Шелтора
Шрифт:
— Каждый человек это мир. Может именно вам предстоит изменить их?
Больше мы не разговаривали. Рария ушла, коротко попрощавшись и обещая вернуться с бумагой и пером, чтобы послушать о моих способностях. Вернулась Шарлот и принесла легкий завтрак, который я с неохотой съела. Девушка по моей просьбе принесла мне несколько книг из библиотеки и шутливо передразнивала местного архивариуса, который осуждающе качал головой, не ободряя выбранные ею произведения.
Пока меня больше не трогали, и я смогла отдохнуть, погрузившись в мир сказок, которые были так не похожи на настоящий
Слова лекарки не выходили у меня из головы. Серьезная и собранная девушка уверенно говорила о своих мыслях на мой счет. Почему она решила что я, пришлая иноземка, смогу изменить хоть что-нибудь в этом мире? Мне даже моя собственная жизнь не принадлежит. Я совершенно разбита. Эта необоснованная уверенность, только подмывала песок под ногами. Сейчас я была на грани, когда ужасные мысли начинают витать вокруг, больно жаля как дикие осы, не позволяя их забыть и отвлечься.
«Лучше не будет. Только хуже. Ты игрушка. Ты наскучишь, и тебя выбросят. Не проще ли закончить все сейчас?»
К большому сожалению, пришлось признаться самой себе в том, что у меня нет ни единого пути отхода. Вернуться в Боклер я не могла. Прознай Эвелин о моем возвращении, она тут же сообщила бы ярлу о моем местонахождении. Просто из вредности и желания выслужиться, вдруг богатый ярл предпочтет молодую вдову, вместо непокорной беглянки. Прятаться в незнакомых местах тоже плохая идея. Совершенно не зная мира, я и представить не могла, о том, что могло меня ждать там. На другой земле. Попади я в чужой город, со мной может произойти все что угодно. Не только в Боклере к женщинам относились как к красивому товару. А за морями… За морями жили чистокровные, и там мне ни место.
После пятой войны общество изменилось. Чистокровные перебрались на другие земли, создали совет и границу, через которую практически невозможно было пробраться. Остались только люди и смески, такие как я. Всех, кто не успел вовремя уйти обозленные и завистливые люди в доспехах императорского войска вырезали сотнями. Те, кто обладал хоть каплей магии, готовы были забыть о ней, спрятать, лишь бы не попасть в число тех, кто был объявлен врагом. Все вовремя закончилось, даже слишком быстро, но по привычке и из страха, возможности и умения, что подарила магия многим выжившим, скрывались. Я не застала саму войну, но видела ее последствия. Измученных стариков со шрамами от пыток, множеством братских могил в которых кучами были похоронены все неугодные, и взрослые, что с самого детства были науськаны молчать о своих силах. Это было страшно, даже в прошествии многих лет. Как говорила мама, ее семья была практически уничтожена, только единицам удалось бежать, затерявшись в толпах таких же пострадавших.
— Ирли Торунн? Вы не спите?
— Нет, Рария. Проходи.
— Вы готовы поговорить со мной?
— Конечно. — Согласилась я и девушка опустилась в кресло напротив. — Ты умеешь накладывать полог тишины?
— Да, а есть необходимость?
— Я не хотела бы распространяться на свой счет. — Рария понимающе кивнула и, сделав пас рукой, установила защиту. — О чем ты хочешь услышать первым?
– Я хочу услышать, как поют сирены. — Уверенно заявила она.
— Ты же понимаешь, что я могу не оправдать твоих ожиданий?
— Я прекрасно понимаю это, ирли Торунн. Но меня не столько влечет результат, сколько интересует сам процесс. Как ученого. — Смутилась девушка и ее щеки чуть порозовели.
— Ну что ж. — Я села по удобнее и закрыла глаза, приготовившись петь.
В голове крутилась одна песня, которую я однажды услышала, проходя с отцом мимо корчмы. Там пела девушка. Она очень красиво играла на лютне и отец, увидев мои загоревшиеся глаза, позволил послушать ее до конца. Мне хватило одного раза, что бы запомнить слова, и я часто напевала это песню, пока отец был жив. Но после его смерти, у меня не поворачивался язык, так как каждый раз на глаза наворачивались слезы.
Ее мотив уже заиграл у меня в голове тихими переливами струн, и я запела, вторя мысленной лютне.
Глава 14
Путь пальцем проложи
Средь шрамов, ран суровых,
Чтобы наши слить пути
Судьбе наперекор.
Открой те раны,
Вылечи их снова.
Пусть сложатся они
В судьбы узор
И из снов моих
С утра бежишь проворно.
Крыжовник терпкий,
Сладкая сирень.
Хочу во сне твой видеть
Локон черный, фиалки глаз твоих,
Что слез туманит тень.
По следу волка
Я пойду в метели.
И сердце дерзкое настигну поутру.
Сквозь гнев и грусть,
Что камнем затвердели,
Я разожгу уста,
Что мёрзнут на ветру.
И из снов моих
С утра бежишь проворно.
Крыжовник терпкий,
Сладкая сирень.
Хочу во сне твой видеть
Локон черный, фиалки глаз твоих,
Что слез туманит тень.
Не знаю ты ль моё предназначение?
Иль страстью я обязан лишь судьбе?
Когда в желанье я облек влечение,
Не полюбила ль ты во вред себе?
И из снов моих
С утра бежишь проворно.
Крыжовник терпкий,
Сладкая сирень.
Хочу во сне твой видеть
Локон черный, фиалки глаз твоих,
Что слез туманит тень.
Я пела, смотря куда-то в стену и представляя себе ту любовь, о которой пелось в песне. Это было едва ли не самым важным пунктом для той самой магии, которую называли песнями сирен. Мы должны вложить душу, сердце, проникнутся чувствами и тогда наш голос мог увести за нами кого угодно. Мне так говорили.
Люди зачарованно следили за каждой нотой, не замечая, как сами шли в пропасть, проникаясь всеми чувствами. Если сирена испытывала боль, то простой человек мог умереть от разрыва сердца, ощутив всю печаль на которое способно его сердце. Маленькие детки под колыбельные засыпали сладким сном, под веселые песни люди танцевали, кружась и смеясь от смеха. Но только если сирена чувствует. А сейчас мне было печально, и песня была под стать. Об израненных чувствах, о сомнениях, о страхе выбора. Именно это звучало в каждой ноте, в каждом слове, позволяя мне видеть, как мой голос подрагивает хрустальным светом в свободном пространстве.