Жемчужная рубашка. Китайские новеллы

Сборник

Госпожа Мэй сама понимала, что жить в усадьбе мужа так, как она жила, – это не жизнь, и согласилась на раздел, который предложил Шаньцзи. Они простились с родственниками, поклонились домашнему алтарю, простились с Шаньцзи и его женой. Затем она велела людям вынести из ее домика кое-какие старые вещи, а также два сундука, с которыми пришла из родительского дома, наняла скотину и, захватив с собой все свое скромное имущество, вместе с сыном направилась в Восточную деревню. Когда они прибыли на место, их взору представился поросший сорной травой запущенный двор. Дом, который им отвели, давно не ремонтировался, на крыше остались редкие черепицы, сверху он протекал, и в нем было сыро, – словом, даже не представлялось, как можно жить в таком доме. Кое-как прибрала она две комнаты, поставила постели, а потом позвала крестьян и стала расспрашивать их о земле.

– Эти ваши пятьдесят восемь му – такая плохая земля, дальше некуда, – говорили ей крестьяне. – В самый урожайный год и то не соберешь с нее даже половины среднего урожая, а если год выдастся неурожайный, то самим еще придется где-то доставать зерно, чтобы прокормиться.

Услышав такое, госпожа Мэй застонала от горя. Но маленький ученик оказался

сообразительным.

– Мы с братом родные дети у нашего отца. Так почему же запись отца о разделе так несправедливо составлена? – сказал он матери. – Не может быть, чтобы это было случайно. А вдруг это не собственноручная запись отца? Исстари ведь говорят: оставляя наследство, не смотрят, кто старший, кто младший. Почему же вы, матушка, не пожалуетесь в *ямэнь? Пусть начальник рассудит, кому следует сколько получить, тогда не будет ни у кого обиды.

Тут госпожа Мэй вспомнила о предсмертном наставлении мужа и поведала Шаньшу то, о чем помалкивала целых десять лет.

– Мой сын, не удивляйся записи о разделе и не думай, что она поддельна, – сказала госпожа Мэй, обращаясь к сыну. – Она действительно написана собственной рукой твоего отца. Он говорил мне, что отдал все имущество твоему брату потому, что ты был тогда еще ребенком и он боялся, что брат погубит тебя. Накануне своей кончины он дал мне только свиток со своим портретом и все время напоминал мне: «В нем содержится тайна. Когда здесь будет честный и умный начальник, отнесите портрет ему, пусть он тщательно разберется в нем, и ручаюсь, что вам обоим будет на что жить и бедствовать не придется».

– Почему же вы мне раньше об этом не говорили! – воскликнул Шаньшу. – Где этот портрет? Дайте мне взглянуть на него.

Госпожа Мэй открыла сундук и достала какой-то узел, в котором был сверток, обернутый в непромокаемую бумагу. Это был свиток шириною в *чи и длиною в три чи с портретом Ни Шоуцяня. Мать повесила портрет на спинку стула, и они оба упали перед портретом на колени.

– В деревенской глуши не достать ни курильных, ни других свечей; прошу извинить за небрежение, – бормотала она, отбивая поклоны вместе с Шаньшу.

Затем Шаньшу поднялся и стал внимательно рассматривать свиток. Его отец был изображен сидя. Седая голова, черная шапка… совсем как живой. В одной руке он держал младенца, а другой указывал в землю. Долго смотрел Шаньшу, но, к своему великому огорчению, понять ничего не мог. Пришлось свернуть портрет и снова положить его в сундук.

Прошло несколько дней, Шаньшу собрался в село, чтобы найти какого-нибудь учителя, который смог бы раскрыть ему тайну портрета. Случайно, проходя мимо храма Туань-вана, он увидел толпу сельских жителей. Люди несли свиней и баранов, чтобы совершить жертвоприношение божеству. Шаньшу остановился поглазеть. В это же время подошел какой-то старец с посохом в руке. Шаньшу слышал, как старик спросил у крестьян:

– Почему вы сегодня приносите жертву этому божеству?

– Мы были несправедливо привлечены к суду, – ответили ему. – Но, к счастью, умный начальник разобрался во всем и решил это дело. Мы когда-то поклялись, что принесем жертву этому божеству, если дело разрешится. И вот сегодня пришли исполнить свое слово.

– Что же это за несправедливое дело и как его решили? – спросил старец.

– Видите ли, – начал один из них, – в нашем уезде по распоряжению свыше каждые десять дворов должны были объединиться в одну десятидворку, и вот я начальник такой десятидворки; зовут меня Чэнда. В моей десятидворке был портной по фамилии Чжао – первая игла в деревне! Чжао часто приходилось работать то у одних, то у других ночи напролет, и случалось, что его по нескольку дней кряду не бывало дома. Но вот однажды он ушел и целый месяц не возвращался. Жена его, госпожа Лю, попросила, чтобы его разыскали. Мы стали всюду искать, но не обнаружили ни его, ни его следов. Через некоторое время в реке вдруг всплыл труп с разбитой головой. Кое-кто опознал по одежде портного Чжао. Местное начальство сообщило об этом в уезд. А надо сказать, что за день до того, как портной Чжао исчез, мы с ним вместе выпили, потом повздорили из-за каких-то пустяков и сцепились. Я тогда вышел из себя, гнался за ним до самого дома, поломал там у него кое-что из мебели, побил кое-что. Вот и все. Но когда выяснилось, что Чжао убит, жена его пошла в ямэнь жаловаться и заявила, что это я убил ее мужа. Предыдущий начальник нашего уезда, господин Ци, выслушал только одну сторону, поверил женщине и приговорил меня к смертной казни. И соседей за то, что они не донесли на меня, тоже привлекли к делу. Жаловаться мне было некому да и некуда, и просидел я в тюрьме три года. На мое счастье, к нам в уезд был назначен новый начальник, господин Тэн. И хотя он из тех чиновников, что прошли только областные экзамены, но человек он очень толковый; и так как он рассматривал дела со всех сторон, вникал во все подробности, то я пожаловался ему, что зря терплю обиду. Он тоже выражал недоумение и говорил: «Подраться и поспорить под пьяную руку – от этого далеко до убийства!» И вот начальник принял мою жалобу, вызвал людей и начал разбирать дело. Взглянул начальник одним глазом на жену портного и, представьте себе, ни о чем другом не спросил, а первым его вопросом было: «Вышла вторично замуж?» А та отвечает: «Бедная, трудно одной, и вот вышла за одного человека». «А за кого?» – спросил начальник. «За сверстника, тоже портного, зовут его Шэнь Бахань», – отвечала она. И тут господин Тэн, начальник наш, сразу же приказал привести Шэнь Баханя и спрашивает его: «Ты когда взял себе в жены эту женщину?» – «Я взял ее месяц спустя после того, как умер ее муж», – говорит тот. «Кто был сватом и какие подарки ты давал?» – спрашивает господин Тэн. А Шэнь Бахань ему в ответ: «Портной Чжао взял у меня в долг семь или восемь *ланов серебром. Когда я узнал, что он умер, я пошел к ним посмотреть как и что и заодно хотел получить свои деньги. Но жене его нечем было возвращать мне долг, и она сказала, что согласна выйти за меня замуж, чтобы расплатиться. Так мы обошлись без сватов». А господин Тэн возьми да и спроси у него: «Ты ведь человек, живущий ремеслом, откуда же у тебя взялись целых семь или восемь ланов?» Тот говорит, давал, мол, постепенно, вот и накопилось

столько долгу. Тогда господин Тэн положил перед ним бумагу, кисть и велел ему подробно написать, сколько денег он каждый раз давал взаймы. Шэнь Бахань написал, что давал всего тринадцать раз то рисом, то деньгами, и всего набралось на семь ланов восемь цяней. И вот, подумайте, начальник как поглядел на его расчеты, так сразу закричал: «Портного Чжао убил ты, да еще подстроил так, что за тебя невинно страдают другие!» Шэнь Баханя тут же зажали в тиски, но он все не хотел сознаваться. Тогда господин Тэн и говорит: «Ладно, выложу тебе все твои делишки, чтобы ты убедился, что лгать бесполезно. Если ты отпускал взаймы под проценты, то разве тебе, кроме него, некому было давать деньги? Или у тебя случайно так получалось, что ты давал свои деньги одному портному Чжао? Нет, ты завел шашни с его женой, а портного уж больно прельщали твои деньги, и он смотрел на ваши делишки сквозь пальцы. Но ты захотел, чтобы тебе ничто не мешало быть с этой женщиной, потому ты и убил портного. Мало того, ты еще подговорил ее жаловаться и свалить все на Чэнду. А счет, который ты сейчас составил, и жалоба жены портного написаны одним почерком. Кто же, – говорит, – как не ты, убил портного?» Затем начальник взялся за жену портного. Велел зажать ей пальцы и стал требовать от нее признания. А та видела, что каждое слово начальника попадало в точку: ни дать ни взять сам Туйгу. У нее, конечно, душа ушла в пятки, врать и упорствовать она уже больше не смела и, только ей зажали пальцы, сразу же во всем созналась. Тогда уже и самому Шэнь Баханю пришлось сознаться. Тут-то все и выяснилось. Оказывается, Шэнь Бахань давно водился с женой портного, но никто об этом не знал. Потом отношения их становились все ближе, встречаться стали чаще и чаще. Портной Чжао начал побаиваться, как бы об этом не узнали, и решил положить этому конец. А Шэнь Бахань стал убеждать женщину, что надо бы убить портного, тогда, мол, они смогут стать мужем и женой. Но женщина не соглашалась. И вот как-то Шэнь Бахань подкараулил портного, когда он возвращался от людей, у которых работал, уговорил его пойти в харчевню и подпоил его. Из харчевни они шли по берегу реки. Шэнь Бахань столкнул его в реку, запустил в него камнем, разбил ему голову, и портной утонул. Выждав, пока история с исчезновением портного забудется, Шэнь Бахань перевез жену портного к себе. Потом, когда труп всплыл и его опознали, а по деревне пошли об этом разные толки, Шэнь Бахань подговорил жену подать жалобу в ямэнь. А надо сказать, о том, что ее первого мужа убил Шэнь Бахань, женщина узнала только после того, как вышла за него замуж, и поскольку они были уже мужем и женой, то она об этом помалкивала. Господин Тэн вывел их на чистую воду, осудил, а меня отпустил домой. И вот теперь родственники и соседи собрали кто сколько мог, чтобы отблагодарить за меня божество. Ну, скажи-ка, отец, бывало ли, чтобы возвели на человека такую чудовищную напраслину?!

– Такой умный и хороший начальник – это редкость, – говорил старик, – это просто счастье выпало на нашу долю.

Шаньшу слушал и запоминал. Возвратясь домой, он рассказал матери всю эту историю.

– Если такому хорошему начальнику не отнести портрет, то я уж не знаю, кого еще ждать! – сказал он под конец.

Мать и сын, посоветовавшись, решили идти жаловаться.

В день принятия жалоб госпожа Мэй встала чуть свет и, захватив с собой портрет, вместе с сыном направилась в ямэнь.

Начальник уезда, увидев, что никакой письменной жалобы ему не подали, а принесли какой-то небольшой свиток, очень удивился и спросил, в чем дело. Тогда госпожа Мэй подробно рассказала о том, как держал себя все эти годы Шаньцзи, и передала начальнику предсмертные слова Ни Шоуцяня. Начальник уезда оставил у себя свиток и велел им пока возвращаться к себе, сказав, что подумает, как решить это дело. Верно сказано:

Хранит молчаливо портретзагадку и тайну свою,А может помочь он найтибогатство, сокрытое где-то.Несчастна бедняжка-вдова,и сына-сиротку так жаль,Что, собственных сил не щадя,начальник над свитком сидит.

Но не будем говорить о том, как госпожа Мэй с сыном вернулись домой, а скажем о начальнике уезда, господине Тэне, который, приняв все жалобы и закончив прием в ямэне, пошел к себе и сразу взялся за свиток. Он развернул его и увидел портрет бывшего правителя области господина Ни. В одной руке Ни держал младенца, а другой – пальцем указывал в землю. Долго смотрел на этот портрет господин Тэн и думал: «Нечего и говорить, младенец – это, конечно, Шаньшу. Но только почему Ни пальцем указывает в землю? Хочет ли он этим сказать, что он в подземном мире и просит начальника уезда помочь решить его дело? С другой стороны, – размышлял Тэн, – раз он сам распорядился о разделе имущества и сделал об этом запись, то никакое казенное учреждение тут ничем помочь не может… Но он говорил, что в свитке содержится разгадка тайны, значит, тут кроется что-то другое, и если я не разберусь в этом, то к чему все мои знания и ум!»

С этих пор каждый день, после того как Тэн освобождался от дел в ямэне, он шел к себе, смотрел на портрет и без конца раздумывал над ним. Так повторялось несколько дней кряду, но понять он ничего не мог. И все же этому делу суждено было быть разгаданным, и случай, как это всегда бывает, пришел сам собой.

Однажды после полудня, когда господин Тэн снова принялся рассматривать портрет, служанка подала ему чай. Начальник, не отрываясь от портрета, потянулся за чашкой и пролил чай на свиток. Тогда он вышел на крыльцо и, держа свиток обеими руками, стал сушить его на солнце. И тут он вдруг заметил, что на портрете выступают какие-то иероглифы. Начальник удивился. Он тут же отодрал портрет от полотна и увидел, что между портретом и полотном лежал кусок исписанной бумаги. В почерке он признал руку бывшего начальника господина Ни. На листке было написано: