Жемчужная Тень
Шрифт:
Лаборатория явно вычищена, но почему-то производит пыльное впечатление, валяется несколько старых книг — его исследования организмов и ферментаций.
— Лишь немногие, — произносит молодой мужчина на понятном, но с иностранным акцентом французском, — знают, что пастеризованное молоко происходит от фамилии Пастер.
— Это верно, — говорит гид.
Пара выходит вместе. На улице, под дождем, она говорит:
— Пора вам прекратить ходить за мной.
— Я вовсе не хожу за вами, — говорит он, —
— Мы не связаны контрактом, — говорит она. — У нас нет друг перед другом обязательств. Это вы спровоцировали разрыв. У нас никогда не было брака, который можно было бы назвать браком. Я говорила вам, что всегда намеревалась открыть дом отца для публики после его смерти.
— Вы никогда этого не совершите, — говорит он. — Не совершите без меня. Я участвую в этой задумке. И я должен продолжить.
— Вы — тень задумки, — говорит она.
— Как и вы — тень мечты и плана.
Он садится в свою машину и уезжает, оставив ее на холодной старой улице.
Дора открыла дверь в кабинет отца и снова ее закрыла. Прошло два года с тех пор, как он умер. Новый молодой человек — уже третий по счету, и у него, как и У двух его предшественников, восторженное желание помочь привести бумаги в порядок и подготовить дом Для музея иссякло, а возможно, его никогда и не было. Но в противоположность другим он оказал хорошее влияние на Дору. Этот молодой человек работал в оптовой торговле модной одеждой — его попытки приукрасить внешность Доры увенчались успехом. В свои пятьдесят лет Дора впервые в жизни выглядела здоровой. Его преданность ей или, вернее, весьма эксцентричное увлечение всегда, как она выражалась, оказывало чудодейственное воздействие на нее.
— Помимо того что я — дочь Генри Кэслмейна, как еще я вам кажусь? — спросила она однажды нового молодого человека.
— Вы потрясающая женщина сами по себе.
В известной мере именно это она хотела услышать или узнать от него. На следующий день она позвонила Бену. Женский голос ответил по телефону, глупый голос. «Кто говорит?» — «Его жена». — «Ах, жена». — «Да, жена». (Голос зазвучал вдали: «Бен, это тебя. Она говорит, что твоя жена».)
Пауза, и Бен у телефона.
«Да, Дора, что вам надо?» — «Мы с Лайонелом должны принять решение по поводу бумаг отца. Я думаю, вы могли бы нам помочь». — «А кто такой Лайонел?» — «Мой друг». — «Я считал, что его зовут Тим». — «Нет, Тим был в прошлом году. Во всяком случае…» — «Я заеду на днях». — «Лучше побыстрее». — «Как-нибудь в течение двух следующих недель — раньше я не смогу».
Она с изумлением увидела его в доме Бронте, мрачном и печальном, в Хоуворте, в Йоркшире.
«Здесь они гуляли вечерами после ужина
На кладбище, среди памятников на могилах, где находится и могила Эмили Бронте, Дора поворачивается и говорит:
— Прекратите следовать за мной.
Маленькая группа посетителей-американцев наблюдает за ними. Они видят женщину-неврастеничку лет сорока с небольшим, пытающуюся избавиться от растерянного мужчины под тридцать или слегка за тридцать; оба выглядят слегка старомодно.
— Люди смотрят на нас, — говорит он.
— Моя единственная надежда, — говорит она, — что мы все-таки откроем дом ради отца. Я обошла столько ломов. Все они такие унылые. В музеях нет души.
— Перестаньте посещать их, — говорит он. — Именно это я и пришел вам сказать.
— Тогда у вас будут развязаны руки, так?
— Не говорите мне, — говорит он, — что у вас руки развязаны от того, что вы без конца бродите по ним.
Они уходят — он к своей машине, она — в никуда. Американцы уже стоят группой у строгих могил Бронте, читая надписи.
В Овечьем доме, в Райе, что в Восточном Суссексе, призраки их задумки наконец принимают решение.
— Вы не распишетесь в книге? — говорит хранитель музея. — Здесь Джеймс принимал гостей; да, дом маленький, тесный; да, при размерах Джеймса ему, наверно, было трудно тут повернуться. Но наверху…
В саду, возле могил собак Генри Джеймса, Бен говорит:
— Просто не понимаю, как вы можете открыть ваш старый дом для публики. Он такой очаровательный.
— Если бы не ради отца, у меня было бы такое же чувство, — говорит Дора. — Но отец хотел, чтобы его славе не было конца, чтобы она длилась в будущем вечно.
— Будущее уже наступило, — говорит он, — а вы ничего не сделали — только сидите и выпиваете со своими молодчиками, раздумывая об отце.
— А что делали вы?
— Я сидел и выпивал с моими девицами, раздумывая о вашем отце.
— Да пошел отец к черту, — говорит она.
Дора открыла дверь.
— Лайонел пришел в отчаяние, — сказала она. — Мне тоже было немного грустно, так как он был лучшим из всех. Но он понял, что должен уйти.
— Вы по-новому подстриглись, — сказал он.
— Вы пришли ради отца, его бумаг?
— Нет, я пришел ради вас.
Она повела его наверх, чувствуя себя свободно в своих новых брюках, и открыла дверь в утративший свое значение кабинет, где лежали горы архивных материалов.
— Я полагаю, нам надо отдать их университету, — сказала она.
— Мы никогда от них не избавимся, — сказал он. — Эти призраки, эти призраки — они никогда нас не отпустят. Письма от студентов, письма от ученых. Это будет все тот же старый труд.