Жемчужная Тень
Шрифт:
Эксперт по политике, его звали Лотти, был блондин откуда-то из Центральной Европы, беженец. Кожа на верхней губе у него была туго натянута на верхнюю челюсть, что наряду с высокими скулами наводило на мысль, что у него вообще подтянута вся кожа на лице. Но это было не так — просто врожденный дефект, отчего при улыбке казалось, что он обнажает зубы. Наверное, он был лучшим из тех, кого я встречала у Дэйзи Оверэнд.
Лотти мог назвать по имени любого члена кабинета любой западной страны после заключения Версальского договора. Дэйзи находила эту способность бесценной для своей ежемесячной колонки. Говорил Лотти
В воскресенье, которое, как выяснилось впоследствии, было последним днем нашей совместной с Дэйзи деятельности, она отложила в сторону книгу из своей домашней библиотеки и сказала Лотти:
— Кронин мне надоел.
Лотти, в чьих глазах все государственные деятели были что пепел, который он только что щелчком стряхнул на пол, изумился:
— Дэйзи, mein liebchen, [8] ты что, спятила? Кронин какой-то! — шумно выдохнул он в мою сторону, выражая таким образом все свое презрение. — Ей надоел какой-то Кронин.
8
Любимая (нем.).
В этот момент раздраженное и растерянное выражение лица Дэйзи напомнило мне, что несколько дней назад другой ее любовник, поэт Том Пфайффер, привел ее в такое же состояние. Когда, не войдя, а, по обыкновению, ворвавшись к себе в квартиру и тяжело дыша, она бросила Тому: «В палате кое-что происходит», — он, занятый чтением «Записок Мальте Лауридса Бригге», [9] невозмутимо поднял голову. «У нас в палате ничего не происходит», — заверил он Дэйзи.
Тома Пфайффера уже нет. Миссис Оверэнд поведала мне историю о том, как она вылечила его от лунатизма, и мне кажется, Том верил в это. Верно, во всяком случае, то, что именно она не позволила забрать его в психиатрическую лечебницу.
9
Роман-дневник Райнера Марии Рильке (1910).
Настал момент, когда осенним утром Тому понадобился билет до Бертона-на-Тренте, где жил кто-то из его друзей, и навестить его ему хотелось сильнее, чем жить в квартире у миссис Оверэнд и регулярно питаться. В его собственных интересах она отказалась покупать ему билет, подавив последние остатки бунта тем, что на глазах у Тома взяла со счета шесть фунтов и отдала их Лотти.
Как же ревновал к нему Том Пфайффер, и как равнодушен был к нему Лотти! Но в этот последний день, проведенный мною у миссис Оверэнд, поэт был более или менее спокоен, хотя у него уже поигрывали на скулах желваки, что впоследствии полностью изуродовало его внешность еще до того, как он, потеряв рассудок, ушел из жизни.
Дэйзи готовилась к приему гостей — что, собственно, и объясняло мое присутствие в воскресенье, — и к приходу секретарши, мисс Рильке. Дома, на континенте, жить ей стало совсем не на что, и она сделалась перемещенным лицом. Когда спрашивали, «связана ли она как-то с поэтом Рильке», Дэйзи, едва ли не с возмущением, потому что какие тут могут быть сомнения, отвечала: «О да, полагаю, что так».
— Окажи божескую милость, — сказала Дэйзи мисс Рильке, когда та появилась, — сбегай вниз, в кафе, возьми пару пачек печенья. Что, дождь никак не перестанет? Ну и погодка. Возьми мой тент.
— Тент?
— Ну, зонтик, зонтик, зонтик. — Дэйзи раздраженно указала на него пальцем.
Мисс Рильке и Лотти быстро, словно мячиками для пинг-понга, обменялись взглядами. Она взяла зонтик и вышла из комнаты.
— На что это ты воззрился? — быстро спросила Дэйзи у Лотти.
— Ни на что, — оторвался от чтения Том Пфайффер, решив, что обращаются к нему.
— Я не тебя спрашиваю, — сказала Дэйзи.
— Меня? — сказала я.
— Нет, — ответила она и замолчала.
Мисс Рильке вернулась с известием, что магазин больше не отпускает миссис Оверэнд продукты в кредит.
— Ну финиш, — сказала Дэйзи, вытряхивая из кошелька деньги. — Скажи им там, что я рассердилась.
— Слушаю, — откликнулась мисс Рильке, глядя на Лотти.
— Куда это ты смотришь? — требовательно спросила Дэйзи.
— Смотрю?
— Тут хватит? — спросила Дэйзи.
— Да.
— Ну так ступай.
— По-моему, — сказала Дэйзи, дождавшись, пока мисс Рильке выйдет, — она после всех своих испытаний слегка умом тронулась.
Все промолчали.
— Тебе не кажется? — повернулась она к Лотти.
— Не исключено, — сказал Лотти.
Том вдруг поднял голову.
— Да чокнутая она, — заспешил он, — эта глупая сучка просто чокнутая.
Едва мисс Рильке вернулась, Дэйзи заметалась по дому, готовясь к приходу гостей. Бумаги, валявшиеся повсюду, несколькими пачками последовали в спальню.
Гостиная была обставлена в стиле, предваряющем во многих отношениях обстановку комнаты почетных членов института современного искусства. Недавно миссис Оверэнд избавилась от диванов в черно-оранжевую полоску, подушек и кресел. Их место заняли причудливо обрезанные по краям плиты, многоугольник и треноги, представляющие собой манифестации личности Дэйзи Оверэнд, — эти последние были выполнены в тонах Эль Греко. Как неустанно повторяла Дэйзи, ни один предмет здесь не повторял другого и каждый представлял собой современную форму традиционного дизайна.
В попытке создать современный интерьер она, полагаю, вполне преуспела, и на меня лично воплощенный в нем дух эпохи производил сильное впечатление. «Редкий старинный образец в современном стиле», — скажет когда-нибудь еще не родившийся торговец антиквариатом, доказывая подлинность принадлежавшего Дэйзи ларя лимонного цвета или телефонного столика с крышкой из голубого стекла, и тут же, на одном дыхании, добавит, поводя рукой: «…подлинный газовый рожок с медной отделкой, XIX век…» Но я-то предавалась мыслям, а Дэйзи трудилась, переставляя вещи и стирая с них пыль. Она металась, то и дело цепляясь за что-то, по прелестному лабиринту своей обстановки, заново проходясь по письмам, счетам, брошюрам и вообще всему тому, что каким-то образом связано с прошлым либо будущим, за одним-единственным исключением. Это была фотография Дэйзи Оверэнд в выходном платье, на фоне современного светло-серого рояля. На этой фотографии Дэйзи выглядела царственно и шикарно.