Жемчужная Тень

Спарк Мюриэл

— Да, в Англии и впрямь иные ломбарды — настоящая свалка, — подтвердила я.

— А вы что, сами видели? — спросила миссис Йен Клут.

— Ну да, и не раз, — сказала я, пытаясь вспомнить, где это было. — Естественно, в Лондоне, как-то раз в Манчестере, и еще…

— А зачем вы туда заходили, приятель? — осведомилась Грета.

— Ну как зачем, вещи заложить, — сказала я, довольная тем, что могу продемонстрировать кое-какое знакомство с их профессией. — Был у меня компас, но я его больше так и не увидела. Правда, никогда им и не пользовалась.

Миссис Йен Клут поставила

чашку на стол и, оглядевшись, убедилась, что, к несчастью, все услышали мои слова.

— Благодарение Богу, — сказала она, стуча по дереву, — но мне, к счастью, ни разу не приходилось попадать в такое положение.

— Я тоже никогда ничего не закладывала, — сказала миссис Маре.

— А вот моя бедная мать то и дело таскала вещи в ломбард, — заметил мистер Маре.

— Это уж точно, — подтвердила миссис Маре.

— Смотрите, сколько грязной пены на море, — сказала жена ростовщика.

— Я собираюсь на концерт полицейского джаз-банда, — сообщила Иза. — Что бы такое н'деть? — У девушек есть привычка глотать гласные в некоторых словах.

— Можешь н'деть свое вечернее голубое, — предложила Грета.

— Нет, — зачастила ее мать, — нет, нет, нет. Она наденет новое платье.

— Я собираюсь п'стричься, — заявила Иза, дергая себя за золотистые косы.

При мысли о том, как это будет выглядеть, ее мать так и передернуло. Грета и Майда покраснели, обменявшись непонятным жадным взглядом.

Наконец дверь приоткрылась на несколько дюймов, и мы гуськом вышли из комнаты.

На следующее утро я, как обычно, услышала, как миссис Йен Клут открывает ломбард. С клиентами, ожидавшими, как обычно, у входа, она общалась с большим знанием дела. В первые полчаса звонок дребезжал неустанно — заходили матросы и другие военные, которым не терпелось заложить фотоаппараты, портсигары, часы, костюмы и многое другое, то, что, подобно моему компасу, никогда не вернется к хозяевам. Я не видела хозяйку, но без труда представляла, какими действиями сопровождались ее слова. Миссис Йен Клут минуты три (что легко рассчитывалось по продолжительности тишины, наступавшей после вступительного: «ну?») изучала предложенную вещь. Изучение осуществлялось с большим тщанием, вроде бы при помощи чувствилища, или измерительного прибора, — ее длинного носа (мне уже приходилось видеть, как она осуществляла подобную операцию с сокровищами Изы). Не то чтобы она в буквальном смысле обнюхивала вещь, нет; но к носу приближала, а уж тот все калькулировал и выносил окончательный вердикт. Затем она отрывисто называла цену. Если с ней не соглашались, она становилась необыкновенно красноречивой, хотя на этом этапе нив коем случае не утрачивала выдержки. Изо рта миссис Йен Клут телеграфной лентой разматывался перечень недостатков объекта заклада; ее уменьшавшаяся рыночная стоимость была ей хорошо известна; этот костюм никогда не подойдет другому мужчине; это кольцо не стоит тех денег, которые пойдут на его расплавку. Обычно закладчики сдавались, принимая сниженную цену. Если же нет, жена ростовщика без дальнейших споров переходила к следующему клиенту. «Ну?» — бросала она. Если тот, первый, все еще мялся, колебался, раздумывал, миссис Йен Клут наконец утрачивала выдержку. «Ну что, никак не решишься? — переходила в атаку она. — Чего ждешь, чего ждешь?» В результате такой шоковой терапии клиент либо поспешно ретировался, либо столь же поспешно заключал сделку.

Подобно большинству здешних заведений, ломбард миссис Йен Клут был разделен перегородками на несколько отделений, так что походил скорее на трактир с салуном и стойками, общими и отдельными. Перегородки разделяли помещения для белых посетителей, черных и тех, кого называли цветными, — индусов, малайцев и полукровок.

Когда кто-нибудь смуглолицый входил в ломбард через вход для белых, миссис Йен Клут всегда давала ему время оглядеться, но устало жаловалась Майде и Грете на то, что ей приходится метаться туда-сюда.

— Нет, вы видели ту цветную девчонку, что только что вышла отсюда? — вопрошала она. — Вошла через вход для белых. Цветная, точно цветная, но ведь ничего не скажешь. Того и гляди в клевете обвинят.

В то утро, о котором идет речь, народ валил валом. Вот возник какой-то военный.

— Этот малый — цветной, факт, — заявила миссис Йен Клут в промежутке между звонками в дверь. — И направляется к входу для белых.

— Я бы его пинком под зад, — сказала Иза.

— Нет, вы только послушайте ее, а? — захихикала Майда.

— Да, Иза у нас — молодец, — проговорила мать, бросаясь к двери на очередной звонок.

На сей раз голоса доносились из другой части магазина. Я увидела прибитую снаружи дощечку — «Только для персонала».

— А, это вы, — протянула миссис Йен Клут.

— Я за картиной, — сказал голос. — Вот квитанция.

— Вы опоздали на месяц, — отрезала она. — Все, она больше не ваша.

— Вот, здесь пятнадцать шиллингов, — настаивал мужчина.

— Нет, нет, — сказала она. — Слишком поздно. Вы не заплатили проценты, она больше не ваша.

— Проценты я готов заплатить сейчас, — сказал он. — Ну же, — сказал он, — мы ведь старинные друзья, вы обещали подождать, пока я выкуплю ее. Эту картину написал мой дед, — сказал он. — Вы обещали подождать, пока я выкуплю ее.

— Да, но не месяц же, — прорвалась она наконец. — Не целый месяц. К тому же там только рама чего-то стоит.

— Это хорошая картина, — сказал он.

— Это ужасная картина, — сказала она. — Кому нужна такая картина? Она могла навлечь на нас беду. Я ее выбросила.

— Послушайте, дорогая моя, — начал он.

— Вон! — вскричала она. — Вон отсюда!

— Без картины я никуда не уйду, — сказал он.

— Майда! Грета! — окликнула она.

— Ну ладно, — сказал он голосом безнадежным и упавшим. — Ухожу.

Неделю спустя миссис Йен Клут снова поймала меня в коридоре.

— Чашечкучаю, — прошептала она. — Заходите поболтать нынче вечером, буду только я с дочерьми и молодой мистер Флеминг.

Посещение подобных чаепитий было обязательным. Тем, кто избегал их, приходилось расплачиваться за свою дерзость: их комнаты не убирались, постели не стелились, утренний чай подавался холодным, а газет не приносили вовсе. Жилье же в это время найти было трудно.

— Спасибо, — сказала я.