Жена башмачника
Шрифт:
– Бедная девочка! Она верит во все, что он ей говорит.
– Я знал, что он мошенник. В нашем храме не происходит никаких таинств. Это представление. Как карнавальное шествие. Он слишком заботится об облачении, покровах и о том, какие цветы будут расти вдоль дорожки в саду. Следит совсем не за тем, за чем нужно. Для него Сан-Никола – просто витрина. Он похож не на священника, а на тех прохвостов с юга, которые приезжают на северные озера, чтобы продать за лето побольше дешевых побрякушек. Они заговаривают зубы женщинам и получают огромные деньги за стекляшки. Так и девчонки из школы собираются вокруг дона Грегорио, подлизываются к нему, никакой разницы.
– Ты прав, он красив и пользуется этим, – сказала
– Я думал, что она умная.
– И с чего ты так решил?
Сестра Тереза обучала Кончетту с тех пор, как той исполнилось шесть. Она совершенно точно знала, как мало внимания Кончетта уделяла занятиям и сколько усилий она тратила на поддержание красоты и элегантности. На погоню за внешним блеском у нее уходило гораздо больше энергии, чем на развитие ума, характера и здравомыслия.
– Я думал, что она… идеальна во всем.
– Прости. Даже те, кого мы любим, могут разочаровать.
– Теперь я это знаю, – сказал Чиро.
– Священники тоже несовершенны… Чиро, дон Грегорио знает свои слабые места, причем гораздо лучше, чем ты.
– Да он считает, что их у него нет! Шествует по церкви, будто король.
Сестра Тереза тяжело вздохнула.
– Дон Рафаэль Грегорио не получал отличий за успехи в науках, не был отмечен за духовные подвиги в семинарии. По слухам, он продвигался по службе за счет хороших манер и приятной внешности. И когда он принес последние обеты, его не назначили в кафедральный собор в Милане. Его не позвали писать в ватиканскую газету. Его не сделали помощником епископа или секретарем кардинала. Его послали в беднейшую деревушку у вершины одной из самых высоких гор на самом севере Итальянских Альп. Он всего-навсего красивый дурачок и сам это знает. Он умен ровно настолько, чтобы понимать, что может быть важной шишкой только там, где у него нет соперника. Он служит мессу так, как я читаю вслух рецепт, когда готовлю.
– Но он облечен саном! Он должен быть лучше других!
– Чиро, костюм – это еще не все.
– Так почему сестра тратит столько сил, утюжа его одеяния? Почему я должен носить на валике алтарные покровы? Мы трудимся, чтобы он хорошо выглядел.
– Одна сутана еще не делает никого священником, как и роскошное платье не делает женщину подлинной красавицей – или доброй, или щедрой, или умной. Не путай то, как человек выглядит, с тем, чем он является. Дар Божий – вещь редкая. Я ношу одеяние монахини не потому, что я благочестива, но потому, что пытаюсь быть таковой. Я оставила отца и мать, когда мне было двенадцать, чтобы стать монахиней. Я страстно желала посмотреть мир и теперь расплачиваюсь за свой эгоизм. Кто же знал, что я увижу мир сквозь трубу старой раковины и поверх разделочной доски? Но теперь я здесь, и я та, кем стала. Устремившись за приключениями, я просто сменила одну кухню на другую.
Сестра Тереза готовила три трапезы в день для монахинь да еще еду для дона Грегорио. В три утра она уже была на ногах, чтобы испечь хлеб, – Чиро знал это, потому что вставал подоить коров. Казалось, что сестра Тереза выполняет все обязанности жены и матери – но без сопутствующих любви и уважения.
– Почему же ты осталась? – спросил Чиро.
Сестра Тереза улыбнулась, накрыла руки Чиро своими:
– Я надеюсь, что Господь найдет меня.
Сестра Тереза поднялась и перекинула через плечо посудное полотенце. Она вручила Чиро блюдо, чтобы тот отнес его в трапезную, и составила чаши с каштановым пюре на большой поднос.
– Все не так плохо. Ну что, ужинаем?
– Да, сестра.
– Цыплят всегда не хватает, но мы постараемся. Нас наполнит любовь Господня, как говорит сестра Эрколина. Ты должен найти то, что наполнит
Чиро Ладзари подумал, что знает, что наполняет его, но с монахиней он стал бы говорить об этом в последнюю очередь. Если Чиро хоть что-то понимал в себе, им двигало желание добиться девушки и завоевать ее сердце.
– Я думал, что это Кончетта, – сказал он.
– Прости. Иногда кто-нибудь разбивает нам сердце – лишь затем, чтобы когда-нибудь нужный человек склеил его.
Чиро не был готов отказаться от Кончетты Матроччи. Он не смог бы объяснить, почему он любит ее, просто знал, что любит – и все. Чиро представлял Кончетту всю как она есть, домысливал ее жизнь, добавляя воображаемые черточки к тому немногому, что он видел своими глазами, когда мимоходом встречал ее на площади, в школе или церкви. Он гадал, как она проводит время вне Сан-Никола. Представлял ее спальню – с круглым окном, белым вращающимся стулом, мягкой пуховой постелью и с обоями в мелких розочках. Он размышлял, чего ей больше хочется, – может, изящную золотую цепочку, тонкое кольцо с изумрудом или меховой палантин, чтобы носить поверх зимнего пальто? Кем она станет? Собирается ли она работать в одной из лавок галереи? Возможно, она хочет дом на Виа Донцетти или ферму на горе над деревней, в Альта-Вильминоре?
Чиро взмолился:
– Давайте избавимся от дона Грегорио. Вместе! Он безбожник. Вы знаете, как все в Церкви устроено. Помогите мне довести дело до конца. Ради вас.
– Дай мне подумать, – сказала сестра Тереза.
Увидев Кончетту в объятиях другого, Чиро ощутил не ревность, а печаль. Он так долго надеялся на поцелуй, а теперь ему уже не придется целоваться с той, о ком мечтал с первой минуты, как ее увидел. Деревенский священник беззастенчиво украл у него шанс на счастье, и Чиро хотел, чтобы дон Грегорио за это заплатил.
Чиро отправился на север, в Скильпарио, пешком. Прогулка в пять миль занимала у него около часа, так что времени было достаточно, чтобы вовремя успеть в церковь, поговорить после отпевания с доном Мартинелли и получить от него указания, где рыть могилу.
Сестра Тереза собрала в дорогу свежие булочки, ломтики салями, приличный кусок пармезана и флягу с водой. Чиро расстроился, что вынужден идти в Скильпарио пешком, но после ссоры с доном Грегорио было ясно, что отныне церковная коляска для него под запретом. Интересно, кто же теперь будет трудиться в конюшне настоятеля. Чиро сочувствовал старому Игги и надеялся, что тяжести будет поднимать его новый помощник. Слух, что Чиро больше не работает в церкви, разнесся быстро – в деревне жадно ловили любую новость.
Пассо Персолана извивалась, как намотанный на гору медный провод, змеилась под каменными мостиками, расширяясь там, где скалы расступались, образуя ущелья. Чиро шел по вгрызавшемуся в гору длинному туннелю. Неровные стены были когда-то вырублены взрывами динамита, но сейчас их покрывал зеленый мох. Чиро не отрывал глаз от видневшегося вдали выхода – темную трубу запечатывал овал яркого света.
Внезапно до него донесся стук копыт. У входа в туннель возник силуэт – лошадиная упряжка, тащившая крытую повозку. Лошади шли галопом. Чиро замер посреди дороги, но тут же услышал, как кучер крикнул ему: «Sbrigati!» [30] Метнувшись к влажной стене, Чиро распластался по ней, раскинув руки. Лошади промчались мимо, колеса повозки, в последний момент круто вильнувшей в сторону, оказались всего в паре дюймов от его ног.
30
Поторапливайся! (ит.)