Жена башмачника
Шрифт:
– Я не имела в виду…
– Конечно же нет, – оборвал ее Чиро.
В мастерскую вошел Ремо.
Чиро относился к синьоре с уважением, но без особой теплоты. Слишком явная любовь синьоры к деньгам отталкивала его. Для Карлы те, у кого имелись деньги, были лучше тех, у кого их не имелось. С мужем она обращалась как со слугой, покрикивая на него и мало в чем советуясь. Чиро пообещал себе, что никогда не свяжется с женщиной, характером схожей с Карлой Дзанетти. И хозяйка сварливая, и характер так себе. «Трудный клиент», как здесь говорили.
Ночами он порой думал о том, чтобы бросить обувную лавку Дзанетти
За минувшие месяцы с ним кое-что случилось – и такого он совсем не ожидал.
Чиро влюбился в сапожное ремесло. Ремо оказался не только хорошим мастером, но и отличным учителем. И очень быстро Чиро обнаружил, что наслаждается сапожной арифметикой, что ему нравится прикасаться к коже и замше, нравится чувствовать машину и нравится радость покупателя от того, что ботинки сидят как влитые – впервые в жизни. Чиро ценил мастерство как таковое. Это кропотливое занятие – соединять лоскуты кожи в идеальные ботинки – наполнило жизнь Чиро смыслом. Ремо наблюдал, как расцветает ремесленный талант Чиро, вооруженный техникой, которую сам Ремо перенял у старого мастера в Риме. Чиро с жадностью впитывал все, что Ремо знал, а на этих знаниях основывались уже его собственные озарения и идеи. Современные машины развивались, появлялись новые технологии, которые двигали вперед обувное дело, бросали вызов мастеру. Чиро нравилось быть частью этого процесса.
Но у их дела имелись две стороны: ремесло, за которое отвечал Ремо, и бизнес, который крепко держала в своих руках Карла. Синьора Дзанетти куда менее мужа была склонна делиться с Чиро тонкостями ведения дела. Вот интересно, думал Чиро, это ее врожденное чувство конкуренции или природная скрытность? В любом случае Карла явно утаивала от Чиро важное. Тем не менее, наблюдая за ней, Чиро поднабрался ее приемов в торговле, освоил бухгалтерские азы, даже понял, как вести дела с банком. Эта итальянка знала, как делать американские деньги. И едва только Чиро почувствовал уверенность в своих силах, как страстно захотел отнести в банк собственную зеленую сумку.
Думая о деньгах, он отвлекся. Металлический резец рассек руку.
Чиро вскрикнул, глядя на рану, откуда хлестала кровь. Карла кинулась за чистой тканью.
– Что случилось?! – всполошился Ремо, вскакивая.
Чиро обернул ладонь чистым полотенцем, пытаясь остановить кровь.
– Дай мне взглянуть! – потребовала Карла. Она взяла руку Чиро, развернула плотно замотанную ткань. Из глубокой раны по-прежнему сочилась кровь, сверху болтался лоскут голубоватой кожи. – Так, едем в госпиталь!
– Синьора, я должен закончить эти ботинки! – сказал Чиро, но его голос дрогнул от боли.
– Ботинки подождут! Я не хочу, чтобы ты потерял руку из-за гангрены! Быстро! Ремо! Лови извозчика!
Энца открыла глаза. В комнате сильно пахло аммиаком.
Впервые с тех пор, как она покинула Гавр, комната не вращалась. Энце больше не казалось, что тело падает в бесконечную пропасть. В голове по-прежнему пульсировала боль, перед глазами все было как в тумане, но мучительное ощущение постоянного движения исчезло. Она не помнила, как ее везли с корабля в больницу Святого Винсента. Не помнила поездку по американской
Энца попыталась сесть, но острая боль буквально пронзила голову.
– Папа? – вскрикнула она.
Тоненькая юная монахиня в темно-синем одеянии уложила Энцу назад на подушки.
– Вашего отца здесь нет, – сказала она по-английски.
Энца заплакала, она не поняла ни слова.
– Подождите. Давайте я позову сестру Джозефину. Она говорит по-итальянски. Не шевелитесь! – Монахиня схватила карту Энцы и поспешила к выходу.
Энца осторожно повернула голову.
Ее дорожное платье было аккуратно сложено на стуле. Она оглядела свою белую больничную рубашку. В руку была воткнута игла, закрепленная с помощью бинта, от иглы к стеклянному сосуду, наполненному жидкостью, вела трубка. В том месте, где игла входила в вену, слегка саднило. Энца облизнула пересохшие губы. Дотянулась до стакана с водой, стоявшего на маленьком столике, и осушила его одним долгим глотком. Жажда сделалась лишь нестерпимей.
Дверь распахнулась, и вошла вторая монахиня.
– Ciao, синьорина, – сказала сестра Джозефина и продолжила на итальянском: – Я из Авелино на Средиземном море.
У сестры Джозефины было круглое лицо, золотистая кожа и прямой, крупный нос. Она поставила себе стул рядом с кроватью, наполнила стакан и поднесла к губам Энцы.
– Я из Скильпарио, это в горах над Бергамо, – хрипло сказала девушка.
– Мне знакомы те края. Вы проделали долгий путь. Как вы попали сюда?
– Мы плыли на «Рошамбо» из Гавра, из Франции. Вы не поможете мне отыскать моего отца?
Монахиня кивнула, с видимым облегчением убедившись, что пациентка в ясном сознании.
– Нам дадут знать, когда он пройдет контроль на острове Эллис. И ему сообщили, что вас нужно искать в больнице Святого Винсента.
– Но он совсем не говорит по-английски. Мы собирались в дороге учить английский язык, но я заболела.
– На Манхэттене немало людей, которые говорят по-итальянски.
– Но что, если он не найдет никого из них? – Энца начала паниковать.
На лице сестры Джозефины отразилось удивление, что дочь печется об отце, как о малом ребенке. Но Энца знала, что после смерти Стеллы Марко стал совсем другим человеком. Говоря откровенно, в их семье никто уже не был прежним после этой потери. Энца сомневалась, что они решились бы отправиться в Америку, будь Стелла жива. Она не смогла бы объяснить сестре Джозефине, какие потери заставили их составить этот рискованный план, объяснить, насколько все стало шатким после внезапной смерти Стеллы и как отчаянно она хотела помочь своей семье выстроить новую, безопасную жизнь.
– Ваш отец найдет дорогу к вам, – заверила сестра Джозефина.
– Сестра, что со мной? – спросила Энца.
– Ваше сердце не справилось с низким давлением, вызванным постоянным движением корабля. Сердечный ритм почти исчез. На пароходе вы чуть не умерли. Вы никогда больше не сможете путешествовать морем.
Слова монахини оказались для Энцы мучительней, чем все тяготы путешествия. Мысль, что она больше никогда не увидит мать, была невыносимой.
– Я никогда не смогу вернуться домой. – Энца снова заплакала.