Жена башмачника
Шрифт:
Пока Пуччини и его певцы услаждали публику, Лаура сортировала тарелки на полках, наблюдая, как слушает Энца. Голова Энцы благоговейно склонилась, она словно впитывала музыку. Казалось, звуки наполняли ее и возносили вверх, и тело взмывало и плыло в воздухе, легкое, как безе.
Энца не могла дождаться минуты, когда напишет маме и расскажет ей о неожиданно улыбнувшемся счастье. Это моя Италия, думала она. Мощь и красота античных памятников, тонко прорисованные фрески, прекрасные статуи, высеченные из молочно-белого мрамора, украшенная чеканкой чаша для причастия у дона Мартинелли, восхитительные звуки музыки, Италия Пуччини и
В первый раз, с тех пор как она приехала в Америку, Энца чувствовала себя как дома. Она внезапно осознала, как можно соединить американское честолюбие с итальянской артистичностью. Оба эти качества заряжали ее энергией, помогали расти. Этим вечером музыка Пуччини заново разожгла в ней огонь честолюбия, и Энца почувствовала в себе силы воспрянуть и двигаться дальше.
Когда ария закончилась, раздался шквал аплодисментов. Энца тоже аплодировала, протянув руки в шахту подъемника.
– Пуччини тебя не слышит, – сказала Эмма Фогарти.
– Но я должна выразить ему свою признательность.
– Отправь наверх подъемник, – ответила Эмма.
Энца потянула за цепь, и поднос поднялся этажом выше.
– Вымойте и высушите хрустальные бокалы для дижестива – и можете считать, что наступила ночь. – Эмма взглянула на карманные часы. – Или утро, так будет точнее. Как только гости уйдут, я запру кухню и отправлюсь принимать ванну, на которой значится мое имя.
– У вас собственная ванна? – поразилась Лаура.
– Я живу в пансионе «Кэтрин-хаус» в Виллидж. У нас там ванны. И библиотека. Я люблю читать. И двухразовое питание. Я люблю поесть.
Энца и Лаура переглянулись.
– Как вы туда попали?
– Как и все прочие. Услышала про них в автобусе.
– Автобусе какого маршрута? – спросила Энца.
– Любой годится. Просто следите за ровесницами. Это круговорот.
– Мы обращались в «Кэтрин-хаус», но без толку, – сказала Лаура. – Живем в ИМКА.
– Куда-нибудь наверняка попадете. Просто нужно искать жилье весной, – объяснила Эмма. – Наступит свадебная лихорадка, и крепость падет. Каждый апрель девушки прямо-таки выплескиваются из пансионов. Комнат полно. Можно выбирать. А чем вы собираетесь там заниматься?
– Жить, – ответила Энца.
– Нет, я имею в виду далеко идущие планы. Кем вы хотите стать?
– Мы портнихи.
– Тогда вам нужен артистический пансион. Я бы попробовала «Милбэнк». Они принимают драматургов, танцоров, актрис и дизайнеров. Ну, вы понимаете, творческие натуры. Хотите, замолвлю за вас словечко?
– Правда? – воскликнула Лаура. – Вы можете помочь нам попасть в «Милбэнк»?
– Конечно! Я поговорю с распорядительницей.
Девушки едва запомнили, как шли домой. Эмма заплатила им по доллару каждой вместо обещанных пятидесяти центов, – очевидно, деньги она без зазрения совести записала в кухонный гроссбух. Им заплатили больше из-за того, что они не разбили ни одной тарелки и справились с работой, не разозлив дворецкого. Девушки не могли поверить в неожиданную удачу.
Сильный запах пчелиного воска от только что потушенных свечей наполнял прихожую. Энца и Лаура вышли на улицу через черный ход, застегивая пальто и натягивая перчатки. Не обращая внимания на ноющие шею, плечи и ноги,
В молчании проходя квартал за кварталом, они просто знали, что этим вечером что-то наконец сдвинулось. Работа на кухне оказалась поворотной точкой. Когда солнце не спеша взошло, девушки были согреты скорее мыслью о нем, чем его лучами. Воздух был стылым. Сосульки, поблескивавшие на деревьях, напоминали пальцы серебристых перчаток. Заледеневшие тротуары искрились, будто их присыпали алмазной пылью. Рыхлые грязно-серые сугробы в утренних лучах обрели благородный лавандовый оттенок.
– В «Автомат»? – спросила Лаура, когда они дошли до Тридцать восьмой улицы.
– Пирог? – предложила Энца.
– Сегодня утром – каждой по куску. Мы можем себе это позволить.
– И мы заслужили, – согласилась Энца.
9
Швейная игла
Un Ago da Cucire
Густые побеги текомы облепили водосток густо-оранжевыми и нежно-зелеными брызгами – шелковые мазки на коралловом фоне кирпичей. Лиловые гиацинты выплескивались из беломраморных античных ваз по обе стороны черных лаковых дверей «Милбэнк-хауса» – дома номер одиннадцать по Западной Десятой улице Гринвич-Виллидж.
Справа от входной лестницы высокие, от пола до потолка, торжественные окна обрамляли фестоны многослойного белого шелка, бледно-золотые жаккардовые портьеры были раздвинуты, и помещение заливал мягкий свет с тенистой улицы. У входа не было ни таблички, ни надписи, ни общественного почтового ящика – ничего, что наводило бы на мысль, что «Милбэнк-хаус» только кажется элегантным особняком, принадлежащим богатой семье.
Расположенный в самом центре района роскошных домов, выросшего между преуспевающей епископальной церковью на углу Пятой авеню с одной стороны и очаровательными зданиями Патчин-плейс за Шестой авеню – с другой, этот квартал был одновременно эксцентричным и респектабельным. Редкое сочетание для Нью-Йорка начала века.
«Милбэнк-хаус» состоял из двух соединенных между собой зданий, в которых было двадцать шесть спален, четырнадцать ванных, общественная библиотека, столовая, огромная подвальная кухня, оборудованная подъемником, и салон красоты. К дому прилегал сад. Особняк находился в собственности «Союза христианок», и за разумную плату тут предоставляли стол и кров молодым женщинам, оказавшимся в Нью-Йорке без семьи и связей.
Эмма Фогарти, как и обещала, заглянула к управляющей пансионом и расхвалила новых подруг, талантливых рукодельниц. Одна – иммигрантка из Италии, другая – решительная ирландка, и обе нуждаются в подходящем жилье и солидном адресе, чтобы реализовать свою мечту и стать высококлассными портнихами, обшивающими театры на Бродвее и высшее общество, от парка до Пятой авеню.
Завтрак и ужин были включены в еженедельную плату, а еще в пансионе был пресс для отжимания белья и в подвале – веревки для сушки. Но важнее всех этих примет комфортной жизни была компания молодых обитательниц, стремящихся достичь большего благодаря таланту и энергии. Наконец-то Лаура и Энца попали в среду, где разделяли их чувства и устремления.
Мисс Каролина де Курси, управлявшая пансионом, была изящной седовласой леди, элегантной и с великолепными манерами. Лаура Хири пришлась ей по сердцу с первого взгляда. Матушка де Курси была родом из того же ирландского графства, что и семья Хири.