Жена бургомистра
Шрифт:
Ян Дуза с жаром прошептал на ухо городскому секретарю, который был хорошим латинистом:
— Oculi sunt in amore duces! [28]
Капитан Аллертсон вскочил и по-военному отдал ей честь, приложив руку к шляпе, ван Бронкхорст, комиссар принца, выразил свои чувства галантным поклоном, а доктор Бонтиус засмеялся довольным смехом человека, которому превосходно удалось рискованное предприятие.
Гордый и счастливый, Питер старался обратить на себя внимание жены. Но это ему не удалось; заметив, что на нее устремлено столько взоров, Мария, покраснев, опустила глаза и сказала гораздо решительнее, чем этого можно было ожидать по ее смущенному виду:
28
Глаза —
— Добро пожаловать, господа! Мне приходится приветствовать вас поздно, но поистине я с удовольствием сделала бы это раньше.
— Я готов засвидетельствовать это, — сказал доктор Бонтиус, вставая и пожимая руку Марии так крепко, как он никогда не делал раньше. Затем он кивнул головой Питеру и, обращаясь к сидящим за столом, добавил: — Извините, что я похищу у вас на одну минутку бургомистра. — Отойдя с супругами к двери, он воскликнул: — Вы пригласили в свой дом нового гостя, госпожа бургомистерша! Если я ошибаюсь, то не выпью больше ни одной капли мальвазии!
— Откуда вы знаете? — весело спросила Мария.
— Я угадал это по вашему виду.
— И я скажу Хенрике: милости просим! — прибавил Питер.
— Значит, ты знаешь? — спросила Мария.
— Доктор не скрыл от меня своей догадки.
— Ну, так да, больная с удовольствием согласилась перебраться к нам, и завтра…
— Нет, я велю перенести ее сегодня же, — прервал Питер.
— Сегодня? Но ведь уже поздно, Господи! Она, может быть, теперь уже спит, здесь господа, а наша постель для гостей!… — воскликнула Мария, взглянув нерешительно и неодобрительно сперва на врача, а потом на мужа.
— Успокойся, дитя мое! — ответил Питер. — Доктор велел прислать нам из Екатерининского госпиталя крытые носилки; Ян и один городской служитель перенесут ее, а Варваре нечего больше делать в кухне, и она готовит для нее свою собственную комнату.
— И, может быть, — вставил со своей стороны врач, — больная найдет здесь потерянный сон. Кроме того, для этой гордой и вспыльчивой девушки будет гораздо приятнее пройти эту улицу во мраке и никем не замеченной.
— Да, да, — сказала печально Мария, — может быть, это и справедливо, но я уже так все обдумала раньше… Ни с чем не надо слишком торопиться.
— Тебе будет приятно видеть у себя Хенрику? — спросил Петр.
— Да, конечно!
— Так будем же заботиться о ней не наполовину, а полностью. Варвара делает знаки: носилки доставлены, доктор. Ну, с помощью Божьей, принимайтесь за дело, но только не заставляйте слишком долго ждать себя.
Бургомистр вернулся на свое место, а Бонтиус вышел из комнаты.
Мария последовала за ним. В передней он положил свою руку на ее и спросил:
— Хотите еще раз узнать, что я о вас думаю?
— Нет, — ответила бургомистерша тоном, в котором должна была звучать шутка, но легко улавливалось разочарование, которое она сейчас испытала. — Нет, но я твердо убеждена, что вы такой человек, который умеет омрачить всякому его лучшую радость.
— Зато я доставляю новые радости, — со смехом ответил врач и спустился с лестницы. Это был самый старинный друг Питера. В эти тяжелые дни он не однажды высказывался против столь неравного брака бургомистра с Марией, но сегодня, кажется, стал доволен выбором ван дер Верффа.
Мария вернулась к гостям, наполняла и подносила им бокалы, а потом ушла в комнату золовки, желая помочь ей все устроить получше для больной. Она делала это не без удовольствия, но ей все-таки как-то представлялось, что завтра рано поутру она принялась бы за эту работу с гораздо большей радостью.
Просторная комната Варвары выходила окнами во двор. Сюда не доносились голоса беседовавших в столовой гостей, хотя там царила далеко не тишина: они были воодушевлены одной мыслью, но держались совершенно различных мнений о средствах довести ее до счастливого конца.
Так сидели они, мужественные сыны маленькой страны, славные вожди этой общины, бедной числом душ и средствами защиты, которые решились столкнуться лицом к лицу с могущественнейшей державой и лучшими войсками своего времени. Они знали, что туча, грозившая им издали уже несколько недель, надвигается все быстрее и быстрее, собирается с силами и скоро разразится над Лейденом страшной грозой: ван дер Верфф накликал ее на свой дом, так как письмо принца, адресованное к комиссару ван Бронкхорсту и к нему самому, содержало в себе известие, что наместник короля Филиппа Испанского приказал маэстро дель Кампо-Вальдесу во второй раз осадить Лейден и заставить его сдаться. Лейденцам было известно, что Вильгельм Оранский только через несколько месяцев, может привести войско, способное отвлечь вражеские полчища от их цели и освободить город; они на опыте убедились, как мало можно ожидать поддержки от королевы английской и от протестантских государей Германии, и в виде угрожающего примера перед их глазами была ужасная судьба более могущественного соседа их, Гарлема. Но зато они были убеждены, что служат доброму делу, они полагались на верность, самоотверженность и государственные способности принца Оранского, они были готовы скорее умереть, чем отдать в рабство испанскому тирану тело и душу. Их вера в Небесную справедливость была глубока, и радостна была уверенность каждого в своем непоколебимом мужестве.
И, действительно, люди, сидевшие за столом, столь изящно убранным женской рукой, умевшие так хорошо опустошать тяжелые бокалы привезенного издалека римского вина (из погреба Питера то и дело появлялись на свет новые кувшины мальвазии и рейнвейна), люди, делавшие такие большие бреши в круглых паштетах и огромных кусках мяса, которые ни в одной другой стране не умеют приготовлять так сочно и питательно, — эти люди действительно вовсе не имели такого вида, будто их соединил смертельный страх.
Шляпа — знак свободы, и свободный человек не снимает шляпы с головы. Так и некоторые гости бургомистра сидели за столом с покрытыми головами. И как шли к вдохновенному лицу старого господина фон Нордвика и к умному, задумчивому лицу его племянника, Яна Дузы, высокие со складками береты из темно-красного бархата со множеством прекрасных красиво выгнутых перьев; как картинно сидела на локонах молодого господина фон Вармонда, Яна ван Дуивенворде широкополая шляпа, на которой красовались страусовые перья цветов принца Оранского, голубого и оранжевого! А как оригинальны были головы других собравшихся здесь мужчин; каким здоровьем веяло от них! Только на некоторых лицах не было свежего румянца, но непоколебимая жизнерадостность, ясный рассудок, непреклонная сила воли и решительность сияли во многих голубых глазах за этим столом. Что касается одетых в черное платье членов ратуши, к которым очень шли гофрированные брыжи или гладкие белые воротники, то и по их виду можно было судить, что архивная пыль не повредила их здоровью. Усы над губою у каждого из них, баки или борода придавали им мужественный вид. Все они были совершенно готовы отдать и себя, и все свое достояние за праведное дело, и, несмотря на это, по виду их казалось, что они наслаждаются полной безопасностью; на их цветущих здоровьем лицах не было ни малейшего следа мечтательности; только в глазах молодого фон Вармонда светилось что-то похожее на нее, да взор Яна Дузы как бы блуждал, словно отыскивая скрытое в душе; в такие минуты неправильные, слишком тонкие черты его лица приобретали редкую привлекательность.
Много места занимала широкая и слишком плотная фигура комиссара и советника ван Бронкхорста. Это тело было тяжело на подъем, с круглой, коротко подстриженной головой; но он оглядывал присутствующих своими слегка выпуклыми глазами, в которых светилась непреклонная твердость.
Ярко освещенный стол, за которым сидели собравшиеся, представлял собой пестрое и красивое зрелище. Какой приятный контраст с черным цветом одежд проповедника Верстрота, бургомистра, городского секретаря и их товарищей представляла желтая кожа на воротниках у молодого фон Вармонда, полковника Мульдера и капитана Аллертсона, а также цветной шелк на украшавших их шарфах и светло-красный кафтан честного Дирка Смалинга. Фиолетовый цвет одежды комиссара и темноватые цвета обшитых мехами плащей старшего ван дер Доеса и ван Монфота приятно гармонировали с другими светлыми и совершенно темными цветами. Все, что можно назвать жалким, по-видимому, было очень далеко от этого пестрого и жизнерадостного общества, поэтому и разговор велся самый горячий, и голоса звучали сильно и полно.