Жена декабриста

Аромштам Марина Семеновна

— С-стой! Ася, с-стой!

Я вдруг понимаю, почему он кричит: тропа оборвалась. Завела в непроходимое место и растворилась — как в сказке. Будто и не было. Путь заколдован. Оглядываюсь. Шаг в сторону — и нога проваливается, уходит в жижу по самое колено. Я хватаюсь за куст, чтобы удержаться, вернуться на твердое место. Стаскиваю сапог, выливаю воду. Там, чуть правее, дна нет.

— С-стой! С-стой же, го-оворю! Н-не двигайся.

Вакула чуть бледен. Хотя, может быть, просто стоит спиной к солнцу. Я пугаюсь.

— Геннадий Петрович! Геннадий Петрович! Мы заблудились! Помогите! Пожалуйста, помогите!

Похоже на истерику.

— Ася, н-не кричи. Это б-бесполезно. Т-тебе же с-сказали — в-ваши игрушки.

— Как бесполезно? Как бесполезно? Мы же не выберемся. Посмотри: вода кругом.

— Т-ты, гла-авное, н-не д-двигайся. Н-не д-двигайся.

Я замираю.

— Х-хорошо, что т-топор в-взяли.

Это он взял топор, а я — только бидон. И палку — от гадюк. Я думала, гадюки — самое страшное. Но мы ни одной не встретили — только ту, что вначале. Сколько мы уже здесь торчим, без движения? И непонятно, что делать. Пройдет еще столько же времени, или даже больше, — ничего не изменится. Если так стоять, ничего не изменится. Стоило пить чай без сахара и питаться еловыми иголками, чтобы погибнуть бесславной смертью в луже! Мы умрем медленной смертью, ухватившись за куст. Как какой-нибудь Страшила. Я представляю, как это можно нарисовать — на картинке для детской книжки: «Конец маргиналов». Мысль — о картинке — почему-то меня смешит. Страх отступает. Ну да — смерть на болоте. Самое время подумать, что может заменить нам бессмертие. Ведь мы — не римляне, и вопрос не решен. Сережка смотрит с удивлением:

— Т-ты что?

— Да так. Просто подумала: можно поставить эксперимент на выживаемость. Сколько продержимся,

не сходя с места, на болотной траве и жиже? Кстати: что заменит тебе бессмертие?

Улыбается:

— Д-дай п-подумаю.

Но думает он не о римлянах — про другое.

— 3-знаешь, д-давай выбираться. Мы в-вот так с-сделаем.

Он хватается за близко стоящее деревце, ломает, кидает под ноги. Следом — еще одно. Затем третье. Стволы ложатся крест-накрест, образуя плавучий мост. Я вдруг понимаю: гать! Так делали гать. Интересно, откуда он знает? Откуда он знает, что надо делать?

Наступает ногой на перекрестье, раскачивает, проверяя прочность настила.

— С-ступай т-только за мной — ни шагу в с-сторону.

Кривые деревца слишком гибкие. Однако топор их одолевает. Мы продвигаемся вперед — медленно, но продвигаемся.

Начинается дождик — мелкий, частый, назойливый.

— Ты уверен, что идти в эту сторону?

— С-солнца нет. Н-не могу п-понять. Но это ведь неб-большое б-болото. Рано или поздно — п-придем к б-берегу.

По пути я пытаюсь нащупать дно палкой. Есть!

— Сережка! Здесь твердо.

—Ч-чуть-чуть осталось.

Вот он, берег! Мы выбираемся на твердое, и меня охватывает дикая радость, я начинаю скакать и прыгать, проверяя прочность земли:

— Теперь понимаю, что чувствуют моряки, добравшиеся до суши.

А Сережка падает навзничь и так валяется — прямо под дождем. Ловит ртом капли.

— Вакула, ты итак грязный. Вставай. И лучше скажи, спаситель, откуда ты знал, что делать?

— П-посмотрел на т-тебя — и п-понял.

— Между прочим, я не справочник по спасению утопающих. Кстати, мне тоже можно выдать медаль: с риском для жизни я сохранила нашу клюкву.

Я трясу бидоном у него перед носом. Он кивает, а у самого синие губы. Надо бежать в лагерь. Мы промокли насквозь. Теперь, когда напряжение спало, становится холодно.

Интересно, Геннадий Петрович развел костер?

И вообще: он слышал, как я кричала? Что, если слышал? И не помог?

«Ася, не кричи. Это бесполезно. Тебе же сказали…»

И тогда, когда Влада побили: «Он знал, на что идет».

Огонь еле теплится. Сережка сразу начинает колдовать над костром, раздувая пламя и подкла- дывая дрова.

— Н-надо п-поставить воду.

— Геннадий Петрович! Вы где?

Геннадий Петрович сидит при входе в палатку, читает с фонариком.

— Мы заблудились. Мы вам кричали. Вы разве не слышали?

И тут он говорит — не отрываясь от книги и как бы между прочим:

— Но вы ведь выбрали себе опекуна?

Выбрала?

Он что же — меня ревнует?

К кому? К Вакуле? К этому мальчику, пажу?

И думает обо мне как о женщине? Бог мой!

Сережка все возится у костра, не глядя в нашу сторону. Он слышал?

«Не надо об этом, Ася! Не надо».

Глава 2

Ничего не случилось. Ничего такого, что помогло бы понять, почему я это сделала.

На следующий день мы вернулись из лесу. А еще через пару дней позвонила Мария Ильинична:

— Ася, что происходит? Геннадий Петрович ведет себя так, будто не желает никого видеть. Может, вы знаете, в чем дело?

Я думаю, дело в мухоморах. Надеюсь, что в них. Геннадий Петрович увез с собой целую корзинку— вместо опороченной клюквы. Коротко объяснил: мухоморы упоминались в летописях. Из них готовили какую-то наркотическую дрянь для викингов. Это значит, они в принципе съедобны. Он полагает, что отравляющие вещества сосредоточены в красной кожице. В красной кожице с белыми точками. Если ее снять, а грибы как следует вымочить, можно сделать их годными в пищу.

— Ася, что за глупости! Какие мухоморы? Из разговора с Геннадием Петровичем я поняла, что вы с Сергеем вели себя нетактично.

Что? Нет, я уверена: все дело в мухоморах.

— Ася, я говорила вам: Геннадий. Петрович — непростой человек. Такие люди требуют особого отношения. Они впечатлительны и ранимы. И вы, зная это, позволяете себе такое небрежное к нему отношение. Когда вы в последний раз ездили заниматься? Ведь он выделяет на вас время, тратит свои силы. При его занятости. Очень прошу вас…

Я больше не слушаю, что она говорит. Это неважно. И я приняла решение: я больше не буду с ним заниматься. Вообще не буду. Потому что нужно совсем не это. Ему нужно совсем не это. Он просто не должен жить один — вот и все.

Я сегодня проснулась с этой мыслью, и мне стало весело. Мне весело до сих пор — несмотря на дурацкую отповедь. Она просто не знает, эта Мария Ильинична, просто не знает, что я задумала. А когда узнает — упадет со стула. Вместе со своей интеллигентностью, со всеми своими нравоучениями.