Жена-девочка
Шрифт:
— Какое желание?
— То, чтобы она принадлежала мне.
— То есть как?
— Как моя жена.
— Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не подобают революционному лидеру. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоего меча! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
— Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое настоящее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, а только не более чем увлечением. Не теперь я чувствую иное — не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Тот ребенок вызвал во мне чувства, которые я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд совершил это. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, судьба — независимо от того, как ты хотел бы это назвать — но поскольку я жив, Розенвельд, у меня есть предчувствие — она все же будет моей женой!
— Если это так и если она — твоя судьба, — отвечал Розенвельд, — не думай, что я сделаю что-то, чтобы помешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он напоминает мне о классе, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка — единственный ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты — президентом! А теперь, дорогой капитан! Давай спустимся, и попросим стюарта достать наши прекрасные Гаваны из-под люков; ведь мы должны будем курить эти сорняки в течение долгого рейса!
Смена высокого чувства на прозаические сигары была довольно резкой.
Но Майнард не был таким уж романтичным мечтателем. Исполнив просьбу своего товарища по путешествию, он спустился в купе, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.
ГЛАВА XXI. НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ
В то время как герой С… отправился в дорогу, в поисках новой славы за пределами Америки, его имя довольно скоро покрылось позором там, откуда он уехал!
Если в шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, то в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением.
У многих оно ассоциировалось со словом «трус».
Мистер Свинтон наслаждался своей победой.
Это длилось недолго, хотя вполне достаточно для этого карточного шулера, чтобы сделать удачный ход.
Благодаря доброй славе, полученной путем обмана и помощи Луи Лукаса, он не преминул найти некоторых из голубей, ощипанных им после пересечения Атлантики.
У них однако не было такого количества пуха и перьев, как он ожидал. Но этого было достаточно, чтобы «держать удар», компенсируя презрительное отношение к себе красавицы-жены Франциски.
Для разжалованного гвардейца, превратившегося теперь в заурядного жулика, это было золотое время. Но золотое счастье недолговечно, и слава мнимого героя довольно скоро была испорчена подозрением в нечестности, а ярлык труса, на некоторое время приклеившийся к его сопернику, был снят.
Через несколько дней после отъезда Майнарда в Нью-Йорк стало известно, почему он уехал так поспешно. Нью-Йоркские газеты дали этому объяснение: он был избран лидером движения «Немецкая экспедиция» и дал согласие им стать.
Это была почетная миссия, как представлялось некоторым, но все же она не оправдывала поведения Майнарда в глазах остальных, знакомых с обстоятельствами его ссоры со Свинтоном. Он серьезно оскорбил англичанина и, несмотря на все свои неотложные дела, должен был остаться, чтобы дать сопернику удовлетворение.
Теперь его местонахождение в Нью-Йорке было известно по газетам. Почему же мистер Свинтон не последовал туда за ним? Это была бы естественная реакция со стороны оскорбленного, и его бездействие демонстрировало всем, что репутация второго участника ссоры также была небезупречной.
Что касается Майнарда, пятна с его имени были напрочь смыты; прежде чем Санди Хук скрылся из его поля зрения, Майнард вернул себе репутацию «джентльмена и человека чести».
Это требует объяснений, и в нескольких словах все произошло следующим образом.
Вскоре после того, как Майнард уехал, в Океанхаузе стало известно, что утром после бала, в ранний час, один странный джентльмен, прибывший пароходом из Нью-Йорка, зашел в комнату Майнарда и оставался там в течение целого дня.
Кроме того, стало известно, что письмо, адресованное мистеру Свинтону, было передано его камердинеру. Об этом поведал гостиничный служащий, которому было поручено передать письмо.
Что же могло содержаться в этом письме?
Мистер Лукас должен был это знать, и обратились с вопросом к нему.
Но он не знал. Более того, ему вообще не было известно, что письмо было послано.
Услышав разговоры окружающих на эту тему, он сразу почувствовал: эта неприятная история угрожает ему компрометацией; и Лукас решил немедленно потребовать разъяснений от Свинтона.
С этим делом он направился к англичанину в его комнату.
Он застал там мистера Свинтона и с удивлением обнаружил, что тот ведет фамильярную беседу со своим слугой.
— Правда ли то, что я услышал, мистер Свинтон? — спросил он, входя в комнату.
— Ай-ай, о чем ты, мой дорогой Лукас?
— О письме, о котором они говорят.
— Письмо-письмо! Я совершенно не понимаю, о чем ты, мой дорогой Лукас.
— Сущие пустяки! Разве ты не получал письмо от Майнарда наутро после бала?
Свинтон стал белым, его взор блуждал во всех направлениях, стараясь избегать глаз собеседника. Он замялся, пытаясь выиграть время. Нет, он не пытался отрицать это — он знал, что не осмелится.
— О, да-да! — отреагировал Свинтон после некоторой паузы. — Действительно, было письмо — очень странное послание. Я не успел толком понять, о чем оно, как он в тот же день оно исчезло. Мой камердинер Франк, глупый Франк! Он выбросил это письмо. Я узнал об этом только на следующее утро.
— Я полагаю, оно все еще у тебя?
— Нет-нет, на самом деле! Я закурил сигару, свернутую из этого послания.
— Но о чем же было это письмо?
— Ну, ладно-ладно! Это было своего рода извинение со стороны мистера Майнарда — он сообщал, что вынужден оставить Ньюпорт и уплыть на вечернем пароходе. Оно было написано его другом Рупертом Розенвельдом, который называл себя Графом Австрийской империи. После того, как я это прочитал, и зная, что автор письма уехал, я решил не говорить об этом, чтобы у нас не было проблем!