Жена фабриканта
Шрифт:
– Пойдем, Иван, лучше пить чай! – предложила Ольга Андреевна мужу и улыбнулась теплой примирительной улыбкой, – смотри – за окном опять дождь собирается. Что за погода, не пойму её, – кивнула она в сторону раскрытого окна.
Слова Ивана лишний раз подтвердили её наблюдение, что он изменился даже по отношению к надежным и проверенным людям. (Когда успел стать таким бездушным и чёрствым?)Ей же отчаянно захотелось уюта, надежности семейного миропорядка.
Серые тучи и впрямь как-то неожиданно быстро захватили в плен ясное весеннее небо, неистовый порывистый ветер нагнал откуда-то тучи и с силой принялся хлопать распахнутыми ставнями, грозясь сорвать их с петель. В воздухе запахло сыростью, в спальне стало нехорошо и зябко. Ольга Андреевна поежилась. Она поднялась, подошла
– Ветер-то какой сильный! Не люблю я такой резкий ветер. То ли дело, когда дождь тихонечко и ровно идет! Пускай идёт и поливает наше поле! Нам он только на руку, правда, ведь, милый Ванечка? И пашням нашим, и лесам он всегда в радость, – она тепло и задумчиво вгляделась в гордый профиль мужа, сидевшего рядом с ней…
Они перешли в столовую, где для них уже накрыли завтрак. В центре стола возвышался начищенный медный самовар, наверху которого сидела тряпичная кукла в красном сарафане, рядом с самоваром лежали на подносе бублики и пряники, булки, ватрушки и коврижки. Стояли на столе маленькие чайники с различными заварками, чашки, блюдца, два изящных молочника и кувшин с топленым молоком. Рядом примостилась сахарница с колотым сахаром, различные варенья в вазочках, повидла и пастила, яблочные и грушевые, абрикосовые и вишнёвые. Около стены на стуле притулился Григорий. Увидев вошедших хозяев, подскочил в ожидании распоряжений. Ольга Андреевна отпустила его и принялась сама хозяйничать.
– Тебе какой кирпичный или травяной? – спросила она, примеряясь, какой чайник взять ей в руки со стола.
– Кирпичный, – отозвался Иван и подал жене свою чашку.
– Бармасов тебе рассказал, что зябликовские мужики отказываются выходить на работу. Говорят, ты им мало платишь, – рассказывала Ольга Андреевна домашние новости.
Кипяток, возмущенно журчал, низвергаясь из уютной и блестящей самоварной глубины, и точно такое же возмущение звучало в женском голосе.
При взгляде на дождь и вдруг возникший разговор о мужиках, нанятых на работу и отказывающихся выполнять работу на их полях, из-за низкого жалования, Ольга Андреевна, как и муж, думала, прежде всего, о количестве урожая. И совсем не думала в этот момент и не рассуждала о иных высоких материях таких, как: пожалеть наемных работников или облегчить их материальное положение, и уж тем более ей и в голову в этот момент не пришло, чтобы подумать о прибавке им жалования.
Несмотря на свою деятельную любовь к бедным, нуждающимся и обездоленным людям, Ольга Андреевна на некоторые явления и окружающие её семью события, как и её делец супруг, уже давно смотрела исключительно с точки зрения количества собранного урожая и полученного дохода, и никак иначе. Она впитала в себя особенности крепкого купеческого быта, как иссушенная губка впитывает речную воду. И хотя, не во всем была с ним согласна, но подчинялась установленным в их семье житейским законам и правилам, неукоснительно и свято их соблюдая. Никакого поэтического взора на окружавших ее жизнь и быт крестьян, она вполне сознательно больше иметь не хотела. Все это осталось в далеком прошлом, в ее быстро и трудно промелькнувшей юности, когда можно было позволить себе иногда всякие романтичные «охи» и «ахи».
Сейчас в ее повседневной обыденной жизни все было по-другому. Просто и буднично. Уже давно с сословной дворянки и купеческой жены Ольги Андреевны слетел, ненужной луковой шелухой, весь ее былой дворянский лоск, и «некоторые особенные» дворянские манеры, полученные во время учебы в Смольном институте.
И хотя в душе своей она уже давно ощущала собственную принадлежность к купеческому сословию и могла по праву назваться купчихой, все же в ее облике хорошо видна была окружавшим ее людям особенная утонченность и полученная классическая образованность. И в манере одеваться, и в том, как она ходила и несла себя людям. Однако, если было нужно, она могла разговаривать с любой купчихой или крестьянкой на том языке, который был присущ именно купчихе или крестьянке. И в этом также было видно все многообразие ее человеческой натуры.
Но эта почти крестьянская простота отношений ее семьи, которую они, как трудолюбивые и умные пчелы создали вдвоем с мужем, была изнутри наполнена глубоким и особенно правильным жизненным смыслом. Именно из этой, почти бесхитростной крестьянской внутренней простоты повседневной жизни и привычки трудиться изо дня в день без устали, черпала она в какой-нибудь замысловатой ситуации житейскую мудрость. Но, несмотря на кажущуюся поверхностному взгляду, будничную простоту, все внутри этой простоты было подвержено сложному течению и наполнено особенной жизненной глубиной, отточенной классическим образованием и высокой культурой, привитой еще в родительском доме.
Как будто бы это был сам океан! Сверху человеческому взгляду кажется: просто вода – она и есть вода. Но под этой водой скрывалось глубинное течение, полное сложной загадочной жизни, недоступной поверхностному взгляду. Точно такой же внутренней силой и простотой давно были наполнены отношения Ольги Андреевны с собственным мужем. Теперь, ни ей, ни ему уже не нужно было, как раньше на заре их семейной жизни, никаких выяснений отношений и разгадывания настроений.
Им достаточно было только просто взглянуть в глаза друг друга, как все определялось и становилось на свои положенные случаю места. Один взгляд или вздох объяснял то, что чувствует или хочет сказать другой. Хотя споры и разногласия меж ними происходили частенько. Но они быстро затухали под одним только строгим взором хозяина дома и его твердо сказанным: «Нет! Я так решил!»
У Ольги Андреевны давно сформировался устойчивый взгляд на сложившуюся семейную жизнь. Она уже успела перенести в своей жизни некоторые моральные страдания. И теперь сознательно избегала ненужных для себя возвышенных и бурных эмоций, потрясений и иных трепетных чувств. Тем более, что в ее отношениях с мужем всякие потрясения и эмоциональная напряженность были излишними.
Простота и сдержанность – вот что было главной составляющей, которая теперь навсегда определяла все ее душевные внутренние переживания и чувства, включая восприятие окружающей ее действительности: будь то яркое солнце, освещающее зеленые луга, колышущийся на ветру свежей покосной травой, или дождь, льющийся с ошеломляюще прекрасных и торжественных грозовых небес, или же бредущие по тропинке крестьяне, или же мужики, которые артачились и требовали невозможного, а именно, прибавки в жаловании за свою работу – обо всем этом Ольга Андреевна тоже теперь никогда возвышенно и уж тем более, жалостливо, не думала.
Однако, умиротворенное спокойствие их супружеских отношений и приземленное, почти, крестьянское восприятие окружающей действительности, вовсе даже не значили, что ее женская трепетная душа более никогда сладко не замирала при взгляде на окружавшее ее спокойное и удивительное очарование нашей русской природы.
Нет! Где-то глубоко на дне ее сердца таилось могучее подводное течение, полное страстных и бурных эмоций, о существовании которых не подозревала даже она сама. Четкого определения своему спокойному нынешнему и умиротворенному душевному состоянию Ольга Андреевна, находясь в счастливом супружестве, давать, не хотела, считая, что подобные размышления и разговоры на отвлеченные и возвышенные темы совершенно излишни и исключительно вредны для ее повседневной жизни.
Особенно лишние эти разговоры были теперь. Когда на селе наступила жаркая посевная страда. Прежде всего, ей, как и мужу, необходимо было думать о том, какую пользу их хозяйству может принести то, или иное происходящее рядом с ними житейское событие или природное явление.
Именно по этой причине, вчера, при взгляде на Бармасова, подошедшего к ней с докладом о мужиках, нежелающих выходить на господское поле и несделанной из-за этого работе, у Ольги Андреевны, в первую очередь, возникла лишь одна возможная на тот момент практическая мысль, что это плохо для домашнего хозяйства и получения прибыли с будущего урожая. Вся душа ее, сколь ни была она романтична и сострадательна к бедным крестьянам, возмутилась таким положением вещей.