Жениться и обезвредить
Шрифт:
— М-м-м… — сквозь зубы простонал я, скорбно постукивая лбом об лавку.
— Мама дорогая, — перевёл меня Митя. — Я тока это и успел сказать, когда ей купцы руки крутить начали. Она ить, немчура австрийская, в суконной лавке натуральный погром устроила, а уж стеклярусу индийского набила-а… Небось Горох за год не расплатится!
Суду всё ясно. Расплачиваться будем мы. Этот (мягких выражений нет, кончились)… этот гад настропалил законопослушную государыню на проверку базарных лавок и внаглую смылся, якобы к нам за подмогой. А увидев, что мы тут с бабушкой и без того по уши в птичьем дерме, просто-напросто забыл
— Олёна где?
— Невеста ваша, что ль? Дык она там осталася, чёй-то людям объясняла, вроде про умственную убогость государыни…
…?! Я едва не сломал лбом лавку. Ничего не понимающий Митя убрал мочалкового монстра, поставил меня на ноги и без предупреждения окатил ушатом ледяной воды, а потом горячей. Если я что и хотел сказать, то резко передумал. В голове билась одна мысль: правильно ли я помню, как надо делать харакири…
В дверь бани постучали. Стрельцы доложили о визите возмущённой группы мелких торговцев, только что задержавших на базаре двух подозрительных девиц. Обе упакованы в мешки из-под сельхозпродуктов и надлежащим образом связаны. Я через Митю передал указание занести «преступниц» в дом, а с торговцами пусть Еремеев разбирается. Сотник пока так и не вернул себе речь, но прекрасно наловчился командовать через старательного Заикина.
Пока моей формой занимался домовой, бабка прислала сменную одежду — нижнюю рубаху, подштанники и стрелецкий кафтан. Да, вид комичный, кто бы спорил, но вариантов нет, пришлось быстренько забежать в терем в таком виде. Уже у себя наверху я слышал, как внесли два извивающихся мешка, как шумная делегация торгашей орала на Еремеева и с каким блистательным достоинством защищал честь милиции скромный стрелец Фёдор Заикин…
— А подать нам сюда участкового! Пущай он нам сам при всём честном народе ответ держит, по какому такому праву иноземки активно в нашем товаре роются, разборки чинят, наш аршин своим дюймом мерят? Немой, что ль? И как, прости господи, таких убогих в милиции держат…
— Ф-фома Си-илыч с хам-мами не разговаривает. Он в-выше этого…
— А-а, ну раз такой высокий, тогда пущай сам за всё и ответит! Доколе?! Доколе малой торговле куда ни попадя палки тыкать станут? Кто сказал мымре энтой австрийской, что у меня брабантские кружева из Вологды?! Ан докажи сначала, чем мои хуже! Чё он мычит, а ручонками машет… Чёй-то круглое, тёплое… и туды нам идти надо? В каком энто смысле?
— На-направление указывает, — ровно пояснил голос стрельца.
На пару минут внизу всё стихло, видимо, там дружно разгадывали ребус и уточняли маршрут.
— Неча нам головы морочить, мы свои права знаем! Вели сюда участкового подать, а преступниц обеих кнутом бить нещадно! Мало что фарфор мейсенский из Дулёва да стекло богемское из Гуся-Хрустального об мою же башку разбили, дык ещё и лгали прилюдно, именем светлым царицынским прикрывалися. А энто уже сама государственная измена будет!
В общем, я тоже не дотерпел — достал из сундука запасную одежду в стиле «Иван Царевич — маде ин раша» и, громко топая сапогами, спустился вниз. Шестеро разновозрастных купчиков уставились на меня с осторожным подозрением. Оно понятно: в парчовом кафтане, бархатных штанах с люрексом, сафьяновых сапожках ручной работы с бисером и собольей шапке я выглядел по меньшей мере королевичем!
— Митька!
— Слушаюсь, Никита Иванович, — басом раздалось из сеней.
— Возьми топор для колки дров, чурбачок потолще и тащи сюда, — скомандовал я. — Сотник Еремеев, саблю наголо и встать у двери, чтоб ни одна душа отсюда не выпорхнула! Стрелец Заикин, быстро во двор и ещё четверых ребят сюда, трупы выносить…
Торговцы испуганно переглянулись. Потом, дружно пошептавшись, сложили все кубики воедино: отделение, милиция, Никита Иванович, одет богато, видать, он и есть участковый?! Оба-на!
— Не вели казнить, батюшка сыскной воевода!
— А почему, собственно? — лениво ответствовал я, по-хозяйски усаживаясь на лавку и демонстративно постукивая пальцами по столу. — И кстати, мешочки-то развяжите…
— Дык… с превеликим удовольствием! — не поняли они, вытаскивая из-за пазухи объёмистые кошели.
— Расстреляю у ворот за попытку дачи взятки государственному служащему, — ровно пообещал я.
Мужики вновь бухнулись на колени, прося сочувствия и помилования.
По моему кивку суровый Еремеев, мигом распутав узлы, выпустил на свободу мою невесту и нашу общую царицу. Но если Олёна разумно отошла в уголок, потирая синяк на лбу, то Лидия Адольфина разразилась бурной тирадой арийского возмущения:
— Ихь мах ойх кальт, ир думкопф, идиотен!!!
— Чегой-то она от нас хочет? — неуверенно вякнул кто-то.
Ответить я не успел, в горницу шагнул верный Митька, гулко бухнул на пол солидную чурбачину и, тюкнув в неё топор, радостно спросил:
— Подойдёт, отец родной?
— О, я, я!!! Даст ист фантастиш! — Царица восторженно вцепилась в рукоять топора. — Ихь мах эс зэльбст!
— Как прикажете, вы у нас — матушка грозная царица. — Я пожал плечами.
Вошедшие за Митей стрельцы сурово посмотрели на припухших купцов и скорбно сняли шапки. Минутой позже все шестеро мелких торговцев валялись у нас на полу в глубоком обмороке. Осознали…
— Ну что, молодцы, в поруб их всех. Разъяснительную работу проведём позже. А теперь ваша очередь, гражданка Лидия Карповна…
— Ви… будете сметь меня допрашифать?!
В комнате все интуитивно пригнулись.
Кроме моей невесты и меня. Олёна зажала рот обеими руками и тихо давилась от хохота, а я привстал, строго посмотрел царице в глаза и твёрдо сказал:
— Вы просили оставить вас на работе в отделении на любых условиях. Свободная штатная единица у нас была только одна — посудомойка. Да, эти купцы мошенники. И мы с ними боремся. Но на каком законном основании вы вламываетесь к ним с обыском, громите лавки, разбрасываете товар? Кто вам это позволил?
— Дас ист… — обалдела государыня. — Но… я есть царица!
— Цари сидят в царском тереме и собственноручно по чужим амбарам не шастают. Мне стыдно за ваше поведение. Что бы сказал Горох, узнав, что его жена скандалит на весь базар…
Бывшая австрийская принцесса перевела беспомощный взгляд на Еремеева. Фома подмигнул мне и печально вздохнул, словно сожалея о той недостойной сцене, свидетелем которой ему только что пришлось быть. Митька, так тот вообще оторвался по полной программе… Рухнул на пол, положил толстую шею на плаху и… зарыдал: