Женька-Наоборот
Шрифт:
Одним словом, по вине наблюдательной Лары, Алеша с Таней задержали на лестнице старенькую машинистку, пришедшую за рукописью к переводчице из восьмой квартиры. Старушка, тряся головой и прижимая к себе чемоданчик, бормотала, что больше ее не заставят в вечерние часы приходить за работой: «Теперь во всех подъездах на людей нападают».
— Ох, эта Ларка, — смеется Таня, кутаясь
— Да уж… — вторит Алеша.
Ему отлично известен Ларин талант верить собственной выдумке и убеждать в ней других. Как это Таня в прошлое воскресенье упустила из виду эту ее особенность?
— Картина ясна, — говорит Алеша.
Однако для полной ясности ему бы хотелось знать, почему Таня в последнее время так носится с этим Перчихиным.
Таня сразу стала серьезной:
— Я же, Алеша, тебе объяснила: надо! Имей в виду, мне известно то, о чем другие даже не подозревают. То есть известно еще Ирке Касаткиной, но и она помалкивает. Однажды на теплоходе намекнула, а потом прикусила язык. Хватило совести не болтать.
— Пожалуйста, — вспыхнул Алеша. — Не хочешь — не говори.
— Ладно, слушай. У него неродная мать.
— Ну и что? — с непонятной для Тани запальчивостью откликнулся Алеша. — Неродной вовсе не значит плохой.
— У него мачеха. Неужели не понимаешь?
Алеша упрямо повторяет: «Ну и что?» Тогда, в свою очередь, вспыхивает Таня. И начинает говорить без утайки. Выкладывает все, что знает о скрытых Жениных муках. Рассказывает про синяки и царапины. Про сухие черные корки. Про грязную рубаху, отличавшую Женю от всех ребят на первомайской экскурсии. Вытаскивает на свет кучу подробностей, подмеченных ею с той поры, как она проникла в Женину тайну. Ларка напрасно хвалится своей наблюдательностью, вот у Тани действительно острый глаз.
Острый глаз Тани высматривает торчащий из кармана Алешиной куртка блокнот, неизменно сопутствующий редактору стенгазеты. Сейчас Таня найдет убедительные слова. Разве Алеша на теплоходе не одобрил предложенную ею тему статьи? Таня извлекает из его куртки блокнот и четко выводит на твердой обложке: «Человек за бортом… Спасательный круг…»
— Разве не так?
— Так, — отвечает Алеша и больше не спорит.
25. Как же разбогатеть?
Если бы Надежда Андреевна Перчихина вошла сейчас в свою залитую солнцем гостиную, она бы осталась довольна: тишь да гладь. Зато догадайся она открыть книжный шкаф, безмятежные мысли улетучились бы мгновенно. Нижняя полка шкафа, выделенная под Женины книги, зияла пустотами, словно рот, из которого повыпали зубы. Словно рот самого Женьки, улыбнувшегося по сигналу фотографа, шестилетнего Женьки, обряженного, как и брат, в рубашечку, вышитую материнской рукой.
Однако мать до вечера не появится дома. Сегодня, по случаю короткого субботнего дня, она и Петр Самсонович сразу после работы встретились в тенистом скверике против Большого театра и отправились в рейс по магазинам, торгующим ковровыми изделиями. Дело серьезное. Отложив покупку магнитофона, Перчихины задались целью раздобыть ковер: не какой-нибудь, а лучший из лучших — пушистый, с богатым, густым ворсом.
На днях ноги обоих Перчихиных, их немолодые, усталые ноги, чуть не утонули в невиданном ворсистом ковре. Голубовато-серый, огромный, он устилал парадную комнату в квартире Касаткиных. Зоя Леонидовна, проведя гостей по этому своему последнему приобретению, небрежно произнесла:
— Тысячи бросили под ноги!
Теперь, когда введены новые деньги, можно было выразиться поскромней. Сотни, а вовсе не тысячи. Но дело не в этом, а в очень обидном тоне. Надежда Андреевна, во всяком случае, почувствовала здесь намек. Вернувшись домой, она, чуть не плача, сказала мужу:
— Чем мы хуже людей?
И напомнила, что тридцать первого мая Жене как-никак стукнет пятнадцать лет, что это прекрасный повод собрать в доме народ — нельзя же самим ходить но гостям, а к себе не звать! Но, если уж собирать приличное общество, да так, чтобы принять по всем правилам, требуется ковер. С длинным ворсом. А цвет уж какой попадется.
Сказано — сделано. Сегодня родители Жени толкутся возле прилавков. Где им знать, что их сын, взбудораженный не менее, чем они, тоже находится в магазине. Только вокруг него не ковры, не тканые подстилки, не дорожки, а книжное царство с вывеской у входа: «Букинистический магазин. Покупка и продажа книг».
Стараясь не обнаружить волнения, Женя рассматривает прилавки с книгами. Ему необходимо узнать, какие издания в чести у букинистов: только ли древние, с пожелтевшими от времени страницами, или есть и другие, те, что увидели свет недавно? Осмотр успокоил Женю: магазинчик толковый, интересуется всем на свете.
Иначе для чего было Жене сюда соваться?
В помещении тесно и душновато. Однако если по первому определению Жени в воздухе пахло пылью, паутиной и крысами, то теперь, осмотревшись, он понял: таким и должен быть аромат старины. Не сюда ли, в это замечательное хранилище, любит захаживать Николай Николаевич Рязанцев, не тут ли он отыскивает интересные сочинения по вопросам архитектуры?
Неплохой магазинчик. И персонал неплохой — вежливый, выученный. Старик оценщик сам напоминает том с потускневшей на корешке позолотой. Голос глухой, кожа темно-коричневая, сплошь в морщинках. Старикан, наверное, с полсотни лет дышит одним воздухом с древними книгами. Женя сказал ему очень любезно:
— Вот, пожалуйста, восемь книг.
И услышал в ответ:
— А-а-а… Для юного возраста?
Кого способно увлечь перечисление всяких дурацких правил насчет особого подхода к детским — именно детским! — книгам? Кому приятно услышать скрипучий старческий голос:
— Они должны быть в безукоризненном состоянии. Вы поняли, молодой человек?
Изучая состояние Жениных книжек, оценщик то и дело отставлял свою высохшую руку подальше от глаз, как бы наслаждаясь замеченными изъянами. Изъянов этих, к удивлению Жени, обнаруживалось все больше и больше. Пятна, которых он, честное слово, прежде не замечал, начали проступать на страницах, словно переводные картинки, когда их намочишь, приложишь к бумаге и немного потрешь.
— Разве это товар? — прозвучал приговор оценщика. — Это сплошь отпечатки пальцев. По-видимому, ваших, молодой человек.