Женщина без прошлого

Успенская Светлана Александровна

— А я, а я, — сказал темный Марыщев, — да я ему, я…

И все с удовольствием приготовились выслушать, какую кару обрушит на голову Бульбенко темный Марыщев, как тут…

Дверь общей комнаты отворилась, и на пороге возник…

Возник виновник разговора, которому в недалеком будущем предстояло сесть в тюрьму, быть кастрированным или опущенным — на выбор. Но сейчас, еще не догадываясь о грядущих бедствиях, он выглядел прекрасно. Лицо его лоснилось здоровым потом, лысина (об которую, по версии Язвицкого, Самый Главный Начальник недавно тушил сигареты)

блестела как полированная, а сам он являл вид нерушимого здоровья и последствий хорошего отдыха.

— А что такое? Почему не работаем? — не слишком строго спросил Бульбенко, еще пребывая в послеотпускном душевном размягчении.

Гробовая тишина была ему ответом. Пауза, тяжелая, железобетонная пауза висела в воздухе, грозя каждую секунду обрушиться вниз.

— Ой! — первой нашлась мадам Болдянская. — Степан Игнатович, садитесь, вот стульчик, что же вы стоите! С вашим здоровьем нельзя стоять!

— Чайку, Степан Игнатович? — вступила Бесова.

— Сигаретку? — Марыщев.

— Как отдохнули? — Штернберг.

— Вылечились? — грубый Женкин.

— Понравилось? — Язвицкий.

— А мы без вас измаялись! — Полубог.

— Соскучились! — Гулящая.

— Чуть не умерли! — Оля и Поля.

— Ночи не спали одни! — Зинин.

— … — пенсионер Свищенко-Гоев.

Воздух свободы кончился внезапно и без предупреждения, как кислород в водолазном баллоне. Гранитная плита мрачного предчувствия сдавила сердца коллег.

Бульбенко обвел присутствующих благодушным взглядом сытого хищника и попрочней утвердил на стуле раздавшееся на санаторных харчах седалище.

— Надоело отдыхать, — произнес он. — Еле вырвался. А здоровье — отличное. Как у призового бульдога. Ну, как у нас дела?

И все разрушилось в один миг. Единство коллектива оказалось фикцией и фата-морганой, сплоченность — временной, разобщенность — постоянной.

Подхватив начальство под локоток, Полубог повлек его в кабинет докладывать, как дела. Гулящая зашелестела бумагами, жаждавшими начальственной подписи. Бесова поправила бюстгальтер и отправилась заваривать чай в любимой кружке Степана Игнатовича. Зинин схватил телефон и принялся звонить знакомой проверенной даме, чтобы в выходные она была готова — но не для него лично. Оля и Поля, подкараулив Бульбенко на лестнице, принялись, как всегда, докладывать, доносить и наушничать.

Болдянская затосковала, чуя беду неминучую, Марыщев отправился в курилку и там подавился дымом, Саша Лесова наивно захлопала глазами, Женкин невнятно выругался, Язвицкий язвительно побледнел, Штернберг утешительно подумал, что он всегда может устроиться грузчиком в ближайший овощной магазин, у него там связи. Середнячки Сухих, Глухих и Косых углубились в бумаги, надеясь, что пронесет, а Свищенко-Гоев предынфарктно сполз со стула, хотя ничего более криминального, чем физиономия в салате, ему нельзя было предъявить.

После возвращения Степана Игнатовича многие изменения произошли в достославной конторе. Оля стала на место Поли, Полубес стал бухгалтером, а Гулящая гульнула в заместители.

Зинин через ту самую проверенную знакомую заразился постыдной болезнью, которую Бульбенко привез из санатория, Язвицкий чуть было не умер в больнице от прободения язвы, Болдянская от испуга ушла в декрет и на ее место поставили наивную Лесову. Томная Пенкина от ужаса чуть было не вышла замуж за Сухих, Глухих и Косых одновременно, но вовремя одумалась и пошла на попятный. Марыщев бросил курить, а Сухих бросил Глухих. Косых с горя бросился со второго этажа, но его спас куст сортовой сирени «пламя коммунизма».

Штернберг между делом открыл закон увеличения подлости в природе, а потом закрыл его за ненадобностью. Этот закон гласил: «Количество подлости во Вселенной бесконечно, глубина ее безгранична, причем интеграл от подлости по переменной времени увеличивается перманентно, не зная исключений и прерываний».

А бессловесного пенсионера Свищенко-Гоева чуть было не уволили без выходного пособия, хотя он лично ни в чем не был замешан и всегда старался не отличаться от собственного стула.

ГЛАВА 12

Антон Францевич Полубог: «Я всегда был против ее назначения. Нутром чувствовал — не к добру эта Кукушкина у нас окопалась. И на тебе… Не прошло и месяца, как…»

Правдолюб Язвицкий: «…Как мы стали пахать, будто папы Карло. Тот, кто раньше уходил домой в шесть, в десять вечера только робко поднимал голову от стола. Тот, кто спал днем на рабочем месте, перестал спать вообще, даже ночью. Тот, кто раньше обедал по два часа, оставался вообще без обеда.

Я лично вообще стал жить в конторе вместе с мадам Болдянской. Потому что днем мы прорабатывали очередную сделку, а ночью наводили порядок в бумагах. А все эта проныра Кукушкина…»

Бухгалтер Гулящая: «Твердо не знаю, какая у нее зарплата, хоть я и бухгалтер. Меня отодвинули на периферию, перестали доверять, стали перепроверять… Возмутительно!»

Сухих, Глухих и Косых: «А нас вообще уволили без выходного пособия. Несмотря на то что продажи туалетных утят у нас были не хуже, чем у других, а по хозяйственному мылу в позапрошлом сезоне мы были в лидерах. Но когда мы ей это сказали, стоя на пороге с вещами в руках, она, эта Кукушкина, стала как Глухих, Косых и Сухих одновременно».

Ловелас Альфред Зинин: «Ну, ножки у нее, конечно, ничего… Ничего ножки, говорю, подходящие. Такими ножками не стыдно и ближнего затоптать. Я, конечно, первым делом попытался ее прощупать, но она щупать себя не дала, а вместо этого поинтересовалась, что я делаю после работы. Я ей ответил, что вечером совершенно свободен, а между тем до шести оставалось не более трех с половиной минут… Тогда она вручила мне кипу бумаг и мило улыбнулась: «Желаю хорошо провести вечер». И ушла.

А зубки у нее ничего… Такими зубками и ближнего укусить не стыдно!»